Сдохни, но живи…

Похоронное бюро размещалось в двухкомнатной квартире облупленного желтого двухэтажного дома, которые строили после войны военнопленные немцы. В комнате с обшарпанными грязными полами, в шелухе семечек, у обогревателя за канцелярским столом сидела, откинувшись, одетая по-зимнему обвислая тетка неопределенного возраста. В углу стояли набросанные пластмассовые венки с матерчатыми цветами-розочками и еще что-то несусветное.

— Хороните где хотите и как хотите, — сказала тетка. — Договаривайтесь сами, где сможете. Гробов у нас нет, материи нет. Машин — тоже. Ничего нет. Вон венки и в соседней комнате — руководитель духового оркестра.

— Отыграем по полной, — жизнерадостно пахнул перегаром свежего портвейна уже с утра свободный музыкант. — У нас клиенты никогда не жаловались…

Бензина в городе не было. Вернее, он был, как и все остальное, но по двойному тарифу и из-под полы. Я рванул к товарищу, местному, и потому знающему, что, где и как.

— Значит, так, — сказал он, вытаскивая из сарая две булькающие канистры, — пока тебе хватит. Езжай на кладбище, договаривайся о месте на могилу. Гроб до утра сделает сосед — он столяр, сколотит, доски у него есть. А нет — так найдет. Только это за срочность будет стоить…

— Да о чем ты…

Товарищ научил, как договариваться с людьми по-человечески. Это оказалось просто. Надо говорить: «Я в долгу не останусь» и, если нет свидетелей, вытаскивать деньги.

Директор кладбища со странным названием «Красный пахарь» сначала сказал, что мест у него нет, но, увидев доллары, передумал.

— С рабочими, которые будут копать могилу, договаривайся сам, — сказал он, довольный. — Учти, что земля промерзшая — работы много. Дашь рублей, сколько скажут, и по две бутылки водки на брата. Можно по три, — крикнул он мне уже вслед.

В большом универмаге, где был специализированный отдел для похорон, у меня случился поначалу полный облом.

— Ничего не получится, — отрезала продавец, вся в белом, с кружевами на форменной синей шапочке. — Мы продаем материю и тюль на гроб только по талонам. Талоны можно получить по месту работы. Если не работаете — это ваши проблемы. Или принесите справку от профсоюзного комитета умершего. А так, частникам, мы не отпускаем…

Она была румяная и белокожая. Хоть в гроб ложись. И очень принципиальная: то ли дура, то ли вымогатель. Их трудно отличить.

— Никакие деньги брать не буду. Ну и что с того, что завтра хоронить… Не суйте мне свои доллары. Думаете, все можно купить?

От срыва и милиции меня спасла заместитель директора. К долларам она относилась более терпимо, чем ее непродажный продавец.

— В долгу не останусь…

Если ты в беде — это праздник на соседней улице. А на нашей — тем более.

В январе темнеет рано, и я еле нашел в районе подслеповатых частных домов адрес столяра, куда наконец отвез рулоны материала и тюли.

— Обобьем, — сказал мужичок, на мое счастье уже нашедший доски, а главное — сам в добром здравии и настрое. — Что подметать и подшить, так это сватья сделает. У нее и швейная машинка есть. «Зингер» немецкий, не абы что. Завтра к полудню и заберешь.

— В долгу не останусь…

Уже вечером я завез доллары и ключи от нашей квартиры товарищу. Он с женой были единственными в этом мире, кто оказался рядом, и главное — мог ли реально помочь.

— Обменяйте деньги, купите, что надо для поминок, и будьте дома. Я с детьми приеду после похорон.

Единственное, что оставалось и, похоже, не имело простого решения — грузовая машина. Да еще завтра до полудня.

— Я не знаю, где взять, — развел руками товарищ. — Поспрашивал, нет ни у кого. Мини-фургон еще можно поискать в службах быта. Но они все по разнарядкам с утра разъезжаются. Можешь не успеть договориться. Поехали, пока не замело, бензин зальем. А то встанешь посреди дороги, запасов у меня уже нет…

Около двух ночи я добрался домой. Дети спали. На кухне еще не совсем остыла картошка. Жена слушала. Я пил и рассказывал. Рассказывал и пил.

А с утра, по морозцу, поехал к… главному мебельному магазину города. Там всегда стояли грузовые машины. Мебель и гробы здесь в маленьких не возят.

Поймать свободную машину оказалось непросто, даже за деньги.

— Ну, это ж часа на два-три, — неспешно прикидывал водитель, принюхиваясь, как бы не продешевить, по максимуму.

— В долгу не останусь…

У больницы на морозе уже ждал Семен Иванович, замечательный русский дядька, бывший шахтер на пенсии, с которым мать встречалась свои последние годы. Он всегда молчал и только смотрел на нее. И в это утро тоже ничего не говорил, но так же молчал и плакал.

Он и повез ее. В кузове грузовика с надписью «Мебель».

Я с остальными — в машине, на хвосте.

За городом к тому времени разгулялась сильная метель. Январский ветер бесплатно выл, как сто нанятых плакальщиц, и поземка крутилась в воздухе, закрывая все на свете белым пронзительным крошевом.

Работяги опустили гроб, получили свои бутылки и стали забрасывать могилу каменистой мерзлой землей.

— Я пойду, — сказал Семен Иванович, — подожду у машины.

Он стеснялся, что слезы сосульками свисали у него на носу. И еще хотел остаться один. Он один и остался.