Сдвинутые берега

- Все идёт роскошно, точно по графику. Это вы и есть тот самый знаменитый начальник арматурного участка? Да, да, слышал. Мне так и сказали: «Король арматурного дела!» Прекрасно!

Вы мне нравитесь. Олег будет работать на вашем участке. Приказ завтра подпишется.

- На моем... А что ж, пусть, даже интересно.

- Теперь, уважаемые гидростроители, надо по старому русскому обычаю оросить нашу встречу. Да и не только встречу. У нас сегодня куча поводов. За знакомство - раз, за новоселье моего сына - два, за начало его трудовой жизни - три. Олег! Ну-ка, укрась этот стол!

Мы переглянулись с Дмитрием, и я направился было к двери: Степан Степанович понял наш замысел и помешал нам. Он с распростёртыми руками, широко расставив ноги, стал в дверях и, счастливый своей щедростью, загоготал, словно гусь на утреннее солнце:

- Не позволю! Го-го-го! У меня припасу на целую роту хватит. Го-го-го! Олег, батарею - на стол! А вы, други, помогайте потрошить-распотрашивать.

Дмитрий перестал подозрительно улыбаться, ему нравилась простодушная удалая весёлость Степана Степановича.

Мы откупоривали бутылки, открывали консервы, а Степан Степанович ходил вокруг стола и все говорил:

- Вот это я понимаю! Сразу видно настоящих людей. Люблю простоту-матушку. Водочку сюда, а курочку вот сюда... Луковица, луковица моя где?.. Вы, други, сядете здесь, а ты, чадушко, сядешь здесь со своим квасом.

Наконец все было готово, мы сели за стол. Степан Степанович налил Олегу сухого грузинского вина, а нам и себе - по стопке водки.

- Будем живы! - сказал он и выплеснул свою водку в широко раскрытый рот. Потом восторженно ахнул, торжествующе глянул на нас, и захрустела на его зубах белая сочная луковица. Одним ловким движением он развалил пополам жареную курицу и стал отправлять куски мяса в рот.

Дмитрий свою водку пить не стал, потихоньку вылил её в кружку. Ведь ему идти на свидание.

Основательно закусив, Степан Степанович опять заговорил:

- Самое главное за столом - не зевать. Пододвигайте к себе балычок, икорку... Все я одолел в своей жизни, все превозмог. Из Собачьего хутора до Москвы поднялся, из подпасков в управляющие трестом выбился, а один орешек не разгрыз - сына своего.

Дмитрий окончательно поддался обаянию Степана Степановича и слушал его внимательно.

- А зачем его разгрызать? - спросил Дмитрий.

- Надо, надо было положить его на зуб. Посмотрите, как он ест. Будто рыбий жир принимает. Вот так всю жизнь пропускает - ни радости, ни злости. Вина пьёт только грузинские, сухие, закусывает только ананасами и крабами. От священного ржаного хлеба русского рыло воротит... И хоть разозлился бы по-человечески или расхохотался - нет, все на полутонах. Он говорит, что у меня в мозгу слишком много прямых линий, а у него извилины... Ну, разозлись ты, детинушка, доставь мне такую радость. А-а, не можешь. Пылью позабились твои извилины. Ну ничего, тут стройка, а не институтик, и твоей милой мамочки нет под боком. Эти ребята повытряхнут из тебя пыль, порасправят твои извилины.

Вскоре у Дмитрия и Степана Степановича завязался горячий разговор о мамочках, которые балуют своей любовью детей.

Олег снял очки и глянул на меня обиженными серыми с зеленцой глазами:

- Жалко старика. Он страдает примитивизмом и непостоянством характера, слабоволием. Для него жизнь - таблица умножения. Бросьте сивуху, давайте пить приличное вино.

Олег надел очки. Нагнулся ко мне. Нежная кожа его лица раскраснелась от вина.

- Здесь он, видите, какой широкий. На работе поуже, а дома совсем узкий - чёрточка. Разве когда подвыпьет, расшумится без толку.

Сначала Олег мне показался умным, спокойным, уже зрелым человеком, но это было только первое впечатление. Потом я подумал: Олег - хрупкий, позолочённый мальчик, у него слишком много самоуверенности, его кто-то убедил, что он незаурядный человек. На самом же деле Олег будет сбит с ног первым серьёзным ударом судьбы.

Кончилось наше знакомство со Степановыми тем, что Степан Степанович окончательно опьянел, лез целоваться к Дмитрию, за что-то называл его русским богатырём, а потом снял с себя ремень и порывался бить Олега.

- Дурак я, дурак набитый, - кричал Степан Степанович, - что за двадцать три года пальцем тебя ни разу не тронул. Дайте хоть сейчас выпорю. Не даёте, так пусть он меня порет. Пори, пори меня за то, что я тебя не порол!

Мы с Дмитрием стали укладывать его в постель. Он вяло сопротивлялся, бормотал что-то несвязное, а потом как-то вдруг обмяк, уткнулся в подушку носом и уснул, спокойно посапывая.

Олег во время этой сцены стоял в стороне и с едва заметной ядовитой усмешкой смотрел на отца.

- Зря ты на него так смотришь. Славный он мужик, сердце только у него беда как мягковато, - сказал Дмитрий Олегу.

- Напился, тюфяк, - процедил сквозь зубы Олег и брезгливо сплюнул.

Я ждал, что Дмитрий скажет что-нибудь резкое, а он только усмехнулся и сказал мне:

- И трудно же будет этому дитю у нас. Шёл бы лучше в контору. С бумагой легче, чем с людьми.

- А что такое «трудно»? Может быть, это вино особого рода, которое я ещё не пробовал? - спросил Олег.

- Кому вино, а кому слезы.