Сдвинутые берега

Горячие струи душа долбили мою голову, жалили плечи и всё-таки не могли выбить из меня мальчишескую дурь, которая обуяла меня в эту ночь. Прыгая с ноги на ногу, крепко зажмурив глаза, я опять и опять видел Люду, видел, как она, откинув голову, озорно смеялась, кружась со мной в вальсе. И я смеялся, когда мы, вроде бы солидные люди, закружившись, потеряли равновесие и сбили пару. И даже не извинились, а просто рассмеялись, как озорники. Да на нас никто и не обиделся - поняли нас... А потом степь. Чёрная степь, чёрные волосы Люды, яркие звезды, яркие глаза Люды...

Уже кончилась в титане горячая вода, и холодная долбила меня, а я все никак не мог расстаться со своими видениями.

- Долго ты ещё будешь беситься? - послышался за дверями сердитый голос Дмитрия. - Вылезай, а то картошка остынет.

Сказал он о картошке, и видения пропали. Я вспомнил, что произошло. Ведь вчера днём я пошёл за маслом, но магазин оказался закрытым на перерыв. Сел я в Комсомольском сквере, задремал и проснулся вот только теперь, под душем... Может быть, и в самом деле Люда и степь мне только снились, а Дмитрий все ждёт меня с маслом?

Он сидел за столом в своём знаменитом халате, сшитом из шёлковой бордовой ткани. На плечах, спускаясь на грудь, лежал торжественным венком темно-зелёный бархатный воротник. Знаменит этот халат тем, что его в Германии во время войны подарил Дмитрию в день рождения командир полка. Дмитрий надевал его только в дни своих душевных праздников, которые не всегда совпадали с праздниками, объявленными в календаре. Случалось, проходили воскресенья и другие более солидные праздники, а халат все висел в шкафу, стянутый поясом. А иногда в будний день Дмитрий приходил с работы и надевал халат. В эти дни у него на лице всегда бывало такое выражение, словно он только что проснулся, разбуженный розовым солнечным лучом, и хороший сон, который ему снился, продолжается наяву.

В это раннее необычное для меня утро халат обозначал какой-то невиданный праздник. Дмитрий со сцепленными на коленях руками сидел сгорбленный и, казалось, не дышал, напряжённо прислушивался к чему-то. Может быть, он и слышал какие-нибудь голоса, какие-то звуки, которых не слышал я?

Я вошёл и хотел начать извиняться, но посмотрел на Дмитрия и понял: не надо. Видимо, он ждал меня весь день и всю ночь, ему нужно было это ожидание.

Я сел и спросил:

- А где Олег?

- Не знаю.

Мы молча чокнулись. Я хотел уже выпить, но Дмитрий положил свои свинцово-тяжёлые пальцы на мой локоть.

- За что пить будем?

- Как всегда: «Да будет сталь крепка!»

Он покачал головой:

- Скрываешь. Почему? А ведь я все знаю. Видел.

Дмитрий усмехнулся и ушёл от меня. Душой, мыслями ушёл. А потом вернулся из своего далека и сказал:

- Давай выпьем за счастливых людей. Выпьем за твоё сегодняшнее счастье.

- Вон ты про что, - беспечно-философским тоном ответил я. - Ну, если за это каждый мужчина пить будет, так вина не хватит.

- Замолчи! Паршивец!

Я вздрогнул и пригнулся к столу. Мне показалось, что Дмитрий ударит меня. А он ходил по комнате и бросал в меня тяжёлые слова:

- Ты паршивый кабан. Где ешь, там и гадишь. Что не доел - в грязь втаптываешь...

От этих слов мне почему-то становилось легче. Так бывает, когда на простуженное наболевшее тело поставят злой горчичник. Он нестерпимо жжёт, будто раскалённым буравом сверлят тебе спину. И всё-таки эта боль приятна, потому что она пожирает другую, вконец изнурившую тебя.

- Ты не живёшь, а только землю топчешь. Тебе кажется, что ходишь ты по ней этакой красивой походкой. А на самом деле? И на работу, и в кино, и на стадион отправляешься по осточертевшей тебе обязанности. А вот теперь гляжу, как к людям относишься. Мимо проходишь... Вот и Олег жмётся к тебе, рядом бы идти, а ты...

«Правильно, правильно, правильно», - повторял я про себя. Оцепенение у меня прошло, в голове начали рождаться мысли. Да и Дмитрий уже не бросал в меня тяжёлые слова, а раскладывал их передо мною, расстилал:

- Я с Людмилой Петровной несколько раз беседовал. Сидишь, слушаешь её и начинаешь забывать, что на земле ещё много есть паскудного, чувствуешь, как в тебе доброе, ласковое разгорается. Увидел я, как вы в сквере друг на друга смотрели, как потом шли по парку, и подумал: слава богу - нашёл-таки мой кислый поэт живую воду. А ты...

Мы стали прикуривать от одной спички. Сошлись лоб в лоб. Мне показалось, что Дмитрий хотел меня боднуть... Я втянул голову в плечи и приготовился ему ответить... На миг увидел мохнатую Дмитриеву бровь и глаз... В полдень, бывает, солнце в криницу заглянет - заиграет в светлой воде луч, камешки на дне расцветут, станет видно, как дышит ключик, выпущенный чёрной землёй на волю... Такое я увидел в глазах Дмитрия и улыбнулся. Он подошёл к окну, и как в тот давний вечер, с шумом распахнул его. Только в этот раз не гудели за окном «ЯАЗы» - они теперь ездили по другой, по новой дороге, тоненькая акация подросла за лето и теперь роняла листья, бережно укладывала их у своего ствола, укрывала тёплым одеялом свои корни.