Се ля ви… Такова жизнь

Вторую половину дня Маруся проводила в поле. Не разгибаясь, часами собирала листики клевера, а потом дома готовила из них разные вкусности. Повариха она была отменная. Бабушка Ганя удивлялась:

– Золотые руки!

Кстати, бабушка тоже благодаря Марусе к жизни вернулась. Прежде одна куковала, редко кто-нибудь из соседей навещал. А теперь своя молодка в доме, да какая расторопная, находчивая, разговорчивая. С такой не соскучишься.

Дуня только видом да голосом грубая, а душа у нее оказалась добрая, русская, деревенская, широкая и бесхитростная. Говорила она обо всем напрямую, без обиняков, поэтому получалось грубовато, а в поступках была покладистая, охотно помогала и больным зэкам в санчасти, и сослуживцам по лагерю, и односельчанам советом или лекарствами.

Марусю она сначала зауважала, а потом и полюбила за упорное и неотступное спасание мужа. Удивлялась и восхищалась открыто:

– Выходила! С того света вернула. Надо же, сама – в чем душа держится, ветерок дунет – с ног свалит. А какая крепкая – кремень девка!

Время шло, Коля садился на кровати. А потом, с поддержкой Маруси, выходил наружу, на скамеечке под солнышком погреться. Охранники разрешали, хотя крыльцо и скамейка были уже за территорией зоны, но куда такой доходяга убежит, ему бы назад до койки доковылять.

Сидели Коля и Маруся на скамеечке, притулившись плечиком к плечику, держали руку в руке. Молча наслаждались близостью. Не было у них сюсюканья, ласковых слов всуе не говорили. Любили, обожали друг друга без лишних эффектов и каких-либо проявлений показной нежности.

Дуня, глядя на них со стороны, про себя отмечала:

– Голуби, настоящие голуби. Только не воркуют. Господи, пошли им утешение в жизни. Никогда прежде не встречала таких чистых людей.

Ходила Дуня с ходатайством к начальству, да и сами лагерные стражи видели подвиг Маруси и трогательную любовь сирот несчастных, поставили вопрос и оформили Николаю Иванову досрочное освобождение за прилежный труд и примерное поведение. К тому же и срок приговора был на исходе – полгода оставалось досиживать под охраной.

Колино освобождение было всем приятно – и начальникам, и зэкам. Провожали его добрыми пожеланиями поправиться, быть счастливым и никогда больше не попадать в зону.

Дуня помогла Марусе довести Колю до дома своим ходом. Клава предлагала подвезти на «жигуле», но Коля отказался:

– Хочу на своих ногах в жизнь вернуться.

Повели его Дуня и Маруся, справа и слева под руки поддерживали. Шел он невесомым шагом, черная грубая зэковская роба будто сама передвигалась, а внутри ее никого не было. Шли они медленно. Колю покачивало. Попалась навстречу женщина, приостановилась, с удивлением спросила:

– Поймали? Так не туда ведете, лагерь тама. Или набрался с утра пораньше?

Дуня пробасила:

– Иди, милая, своей дорогой, пока я тебя не послала очень далеко.

Бабушка Агафья встретила, всплеснув руками:

– Слава Богу! Ослобонился! – и, как недавно встречная женщина, обратила внимание на черную робу: – Переодеть надо. Негоже в этой одеже в доме ходить. Сейчас я подберу. От Захара одежа осталась.

Поспешила к сундуку, с трудом подняла тяжелую заскрипевшую крышку, стала перебирать разную мягкую поклажу. Достала, подала Марусе брюки, рубаху-косовортку и еще одну с обычным воротом.

– Примеряй, а я еще пинжак пошукаю.

Коля взял одежду, оглядел:

– Велика…

Маруся запорхала вокруг него:

– Ничего, штаны подвернем, подошьем, рукава закатаем. Раздевайся.

Коля попросил:

– Отвернитесь.

Дуня оглушительно захохотала, от ее голосища посуда задребезжала в шкафу.

– Застеснялся! Да я тебя не то что голого, а всего насквозь в санчасти видела. Давай, скидай, сейчас из тебя стрыптиз сделаем!

Коля покорно сделал бедрами какое-то движение, и черные брюки сами опустились на пол. Надели на него Захаровы брюки и рубашку, подкрутили, закатали лишнее. Висело все на нем, как на вешалке, но зато свежее, домашнее. Коля и женщины довольно улыбались. Ганя пообещала:

– Исподнее тоже подберу, опосля баньки наденешь.

Была потом и банька, и застолье семейное, только Клава прибавилась. Она принесла настойку «рябина на коньяке». Дуня, Муся, Клава и бабушка выпили с удовольствием, понравилась сладкая наливочка. Коля засомневался:

– Можно ли мне?

Дуня неопровержимым басом, как медик, определила:

– Можно. Даже полезно. Это как раз для тебя – не водка, на которой Клавкин муж сгорел, и не вино-бормотуха. Это настойка на рябине, целебная, как и пирожки с клевером. Пей!

Коля выпил рюмочку, зарумянился, повеселел. Да и все за столом были в прекрасном настроении. Клава шутила, глядя на Колю хмельными очами:

– Смотри, Марусенька, как бы я у тебя не отбила Коленьку!

Маруся не обижалась:

– Отбивай, лишь бы он был здоров. А потом я тебе глаза выцарапаю и магазин твой расшибу вдребезги, – и засмеялась звонко, заразительно, весело.

Коля урезонил их:

– Чего болтаете напраслину?