Седая старина Москвы

В бедственное время вступления на престол самозванца буйные мятежники бесчинствовали здесь над святынями. Здесь же подстрекаемая Захаром Ляпуновым чернь изрекла приговор несчастному царю Василию Ивановичу Шуйскому, который перед тем на этой же площади чуть не был казнен по приговору самозванца, и тут же труп этого самозванца лежал три дня и народ глумился над ним как хотел.

На Красной площади при царе Алексее Михайловиче происходили «семейственные судилища». Сам царь силой верховной власти своей поддерживал их. Судилища эти были таковы: если какой-либо гражданин преступал свои обязанности, то его сначала усовещали в кругу родных. Если увещания не действовали, тогда старцы призывали его на площадь, где перед лицом всего народа уличали в дурном поведении, снова пытались образумить и давали ему известный срок на исправление, а если и эта мера оказывалась недейственной, тогда снова на площадь являлись старцы-судьи и окончательно уличали и обвиняли преступника перед законом. В таком случае виновный лишался уже права на оправдание и милосердие.

На этой же площади во время вступления на престол Петра Великого неистовствовали стрельцы: поставили столб с надписью на нем имен всех убитых ими бояр и провозгласили Хованского отцем своим[140]. Но не прошло и нескольких месяцев, как на той же площади были собраны те же раскаявшиеся стрельцы. Они шли с поникшими головами. Каждый отряд нес плахи и топоры на свои головы: они признавали свою вину перед царем, но не смели просить о пощаде и помиловании. Покорно и безнадежно шли преступники. Но при виде такого искреннего раскаяния великий царь вместо казни изрек для многих прощение, а других разослал на крепостные работы.

Происходило немало и других событий на Красной площади, но можно ли исчислить их! И в радости, и в бедствии жители московские стекались сюда послушать новости и узнать, что положено на думе царской. Красная площадь для нас — безмолвная история Москвы, нередко грустная, нередко радостная.

Обратимся теперь к другой стороне площади — к стороне обыденной, торговой.

Красная площадь — главный рынок города. В продолжение целого дня тут кишит народ, и вся она полна лавками, где можно было закупать всякие домашние потребности, где женщины продавали преимущественно свои домашние изделия. Около самого Кремля было расставлено множество шалашей, рундуков, скамей, где мелочные торговцы продавали всякую всячину. Тут же был ряд винных погребов: в конце XVII столетия их было до 200; в одних продавались иноземные вина, в других — мед и проч. Торговали более всего съестными припасами. Мелочные рядские торговцы размещались, придерживаясь старинного обычая, и ставили пирожни, блинни, квасные кади и т. п. где вздумается, более всего на видных местах. Нынешних повинностей тогда не существовало, а были пошлины: мыти, сотое, тридцатое, десятое, свальное, складки, повороты, статейное, гостиное и другие мелкие, которые давно отменены и забыты. Указом от 4 сентября 1679 года повелено: «Всякими товары торговать в рядах, в которых коими указано и где кому даны места. А которые всяких чинов торговые люди ныне торгуют на Красной площади, и на перекрестках, и в иных неуказанных местах, поставя шалаши, и скамьи, и рундуки, и на веках[141] всякими разными товары: и те шалаши, и скамьи, и рундуки, и веко с тех мест великий государь указал сломать и впредь на тех местах никому, ни с какими товары торговать, чтобы на Красной площади и на перекрестках стеснения не было».

На Спасском мосту (около Спасских ворот)[142] всегда массой стояли слепые, юродивые и нищие, распевая разные духовные притчи. Тут же был и картинный ряд лубочного произведения. Впоследствии, в елизаветинское время, на Спасском мосту один из букинистов начал производить торг древними книгами и рукописями. По уничтожении моста эта торговля перенесена была к Заиконоспасскому монастырю.

У этого же моста, как и на Ильинском крестце, толпились заштатные попы и дьяконы, нанимаясь служить в домовых церквах обедни и молебны.

На этой же площади, как уже сказано выше, с 1685 года происходили торговые казни и ходили «языки» (оговорщики) с закрытыми лицами, чтобы их не узнавали. На суконной маске их оставляли только небольшие прорези для глаз, и от них толпами бежал народ, ужасаясь их рокового восклицания «Слово и дело!». На кого они указывали, тех без суда брали в застенок и подвергали жестоким пыткам.