Седина в бороду

- Ты удивительный человек, Джон! - прошептала она, сквозь слезы глядя на него. - Никто на свете не может сравниться с тобой! Спокойной ночи, друг мой! - И вдруг ее нежные теплые губы коснулись его щеки, его губ. - Бог благословит и защитит тебя! - прошептала девушка и скрылась в шатре.

Сэр Мармадьюк устроился под навесом из ветвей деревьев поближе к костру, завернулся в одеяла и приготовился к объятиям Морфея.

Глава XVII,

доказывающая неразумность здравого смысла

Сэр Мармадьюк пробудился внезапно. Он открыл глаза и увидел лицо Евы-Энн, склонившееся над ним в розовых рассветных лучах.

- Что такое, дитя мое? - он сонно повертел головой.

- Завтрак... завтрак почти готов! - ответила девушка и оглянулась на весело полыхающий костер.

- Завтрак? - повторил он. - Но почему так рано? Солнце ведь едва встало. И чем ты так встревожена, дитя мое? - он только сейчас заметил, что девушка очень бледна.

- Твоей судьбой! - она всплеснула руками. - Меня тревожит твоя трость с золотым набалдашником! Сегодня ночью мне приснился ужасный сон, будто тебя схватили и куда-то тащат, чтобы предать ужасной смерти. Я проснулась, дрожа от страха, и никак не могла заснуть снова, каждый шорох пугал меня! Тогда я подбросила в костер дров и села рядом с тобой. Всю ночь я молила Господа, чтобы он защитил и уберег тебя. Но страх все не отпускает меня, даже молитвы не помогли.

- Уверен, небеса вняли твоей мольбе, милая Ева-Энн! Оглянись, ведь ночь уже прошла! Скоро засияет солнце, и наступит чудесный день. Мы с тобой живы и невредимы, и нет никаких причин для беспокойства... А чайник, судя по всему, закипает, и если ты выделишь мне немного горячей воды, я удалюсь в какие-нибудь кусты и предамся бритью.

- Ты не сердишься, что я так рано разбудила тебя? - она робко улыбнулась и сняла с огня кипящий чайник.

- Напротив, Ева-Энн, я глубоко признателен тебе за это. Такое чудесное утро. Послушай, как поют птицы! О, а что это шипит на сковородке, неужто ветчина?

- Нет, Джон, окорок.

- Превосходно! А сама ты так же прекрасна, как и это утро, дитя мое. Хотя глаза твои немного и тяжелы от бессонницы, все равно ты сущая дриада.

- Дриада? А кто это, Джон?

- Богиня лесов.

- О! - тихо воскликнула она. - Богиня? Это звучит немного богохульственно.

Румянец залил ее щеки, она смущенно потупила взор, и сэр Мармадьюк нашел, что так девушка еще прелестней.

- Истинная правда! - серьезно ответил он. - В самом деле, с тобой не сравнится ни одна дриада, ни одна богиня, ибо сегодня, дитя мое, ты чудо как хороша!

- Нет, - девушка смущенно покачала головой, - мои волосы в таком беспорядке! Я забыла причесаться - мне было не до того.

- Твои волосы? Возможно. Сними-ка чепец, дитя мое.

- Но они ведь рассыпятся, Джон.

- Позволь мне взглянуть, Ева-Энн, на это чудо.

- Но...

- Пожалуйста.

Быстрым движением она стянула с головы простой чепец и тряхнула головой. Волосы упали тяжелой волной, закрыв девушку до самого пояса.

- Вот это да! - восхищенно прошептал джентльмен. - Ева-Энн! Вот это да!

- Что? - робко спросила она. - Что такое?

- Ты! - все так же тихо проговорил он. - Твои прекрасные волосы!

- Это все пустое, греховное тщеславие! - Она закрыла лицо ладонями. Какая же я бесстыжая, стою перед тобой в таком виде, напоказ. Ну почему я такая дурная, Джон? Никто из мужчин никогда не видел меня такой, даже мои старики. Они, наверное, умерли бы от возмущения! А ты... ведь ты мужчина, Джон, а я стою перед тобой и чувствую себя такой безнравственной!

- Ты выглядишь как ангел света! Поэтому я и не могу оторвать от тебя глаз.

- Вода для бритья стынет! - она резко повернулась и скрылась в палатке.

Сэр Мармадьюк собрал все необходимое и спустился к ручью. Установив на дереве маленькое зеркальце, он приступил к бритью. Через несколько минут джентльмен остановился и прислушался - со стороны палатки доносилось тихое пение. Ева возилась с завтраком и что-то пела. И мелодия, что она напевала, была несколько печальна. Сэр Мармадьюк улыбнулся - он узнал один из покаянных псалмов.

Вскоре залитый солнцем воздух наполнился изумительными запахами ароматом кофе и благоуханием поджаренного окорока. Ополоснув лицо и руки в искрящемся ручье, сэр Мармадьюк поспешил обратно. Желудок его призывно пел. Картина, открывшаяся взгляду нашего джентльмена, была воистину изумительной. Завтрак, аккуратно разложенный на белоснежной салфетке, манил и звал отведать себя.

Ева-Энн прошептала благодарственную молитву, и они принялись за еду. Какое-то время джентльмен молчал, полностью поглощенный едой, когда же чашка с кофе наполовину опустела, он взглянул на девушку:

- Печально осознавать, Ева, дитя мое, что я прожил сорок пять лет и так много упустил.

- Ты имеешь в виду кофе и ветчину, Джон?

- И это тоже. Я начинаю получать удовольствие от вещей, о существовании которых раньше и не подозревал.

- От каких же?

- От нашего товарищества, ведь мы с тобой настоящие друзья и товарищи, ты согласна, Ева-Энн?

- Да, конечно.

- И вот два товарища сидят здесь в блаженном уединении и в высшей степени рады и этому уединению и друг другу. Ты согласна?

- Конечно, Джон.