Седьмая функция языка

И продолжает: «При вас растут инфляция и безработица, но хуже того – порок, болезнь, рискующая стать смертельной для общества: 60 процентов безработных – женщины, большинство – молодые, и это чувствительно задевает достоинство мужчин и женщин».

Сначала Симон не придает значения. Речь у Миттерана все быстрее, все напористее, точнее и красочнее.

Жискар загнан в угол, но без боя сдаваться не собирается; провинциальный нобиль старается не пришепетывать и бросает сопернику-социалисту: «Минимальная зарплата – насколько больше?» Мелкие предприятия все равно не выживут. А социалисты так безответственны, что заявили в программе о снижении социальных порогов и расширении прав наемных работников на предприятиях с персоналом меньше десяти человек.

Буржуй из Шамальера не намерен капитулировать.

Соперники обмениваются выпадами.

Но Жискар допускает ошибку, попросив Миттерана назвать курс марки – «текущий».

«Я не ваш ученик, – отвечает Миттеран, – и вы здесь не президент Республики».

Симон задумчиво опустошает бокал с красным: есть в этой фразе неуловимые признаки «автореализации» и, следовательно, перформативность…

Байяр идет за сыром.

«Я против отмены семейного коэффициента… – говорит Жискар. – Я за возврат к налоговой ставке, назначаемой в соответствии с типом дохода…» Педантичный отличник политехнической школы излагает целый ряд мер, но слишком поздно: он проиграл.

Однако дебаты продолжаются, все так же жестко и методично: атомная энергия, нейтронная бомба, Общий рынок, отношения Восток—Запад, оборонный бюджет…

Миттеран: «Не имеет ли в виду месье Жискар д’Эстен, что социалисты – плохие патриоты и не хотят защищать свою страну?»

Жискар, за кадром: «Ничего подобного».

Миттеран, не глядя на него: «Раз это не имелось в виду, значит, сказано было впустую».

Симон в замешательстве хватает с журнального стола пиво, прижимает рукой, хочет снять крышку, но бутылка выскальзывает и падает на пол. Байяр ждет, что сейчас Симон взорвется от ярости: он знает, как мучительны для друга повседневные напоминания о его увечье, и, убирая лужу с паркета, торопливо произносит: «Ничего страшного».

А у Симона на лице – странное недоумение. Он показывает на Миттерана и говорит:

– Взгляни на него. Ничего не замечаешь?

– А что?

– Ты ведь сначала слушал? Скажешь – плохо?

– Да нет, всё куда лучше, чем семь лет назад, однозначно.

– Да я про другое. Он ненормально хорош.

– То есть?

– Сложно сказать, но после первого получаса он вертит Жискаром, как хочет, и я не могу объяснить, каким образом. Какая-то неуловимая техника: я ее чувствую, но не понимаю.

– Ты хочешь сказать…

– Смотри, смотри.

Байяр видит, как Жискар из кожи вон лезет, доказывая, что социалисты – безответственные ребята, которым ни в коем случае нельзя доверять военный аппарат и средства ядерного устрашения: «Когда речь заходит об обороне, вы, наоборот… вы ни разу не проголосовали за оборонный курс, вы выступили против всех законов, связанных с программами обороны. Эти законы были представлены вне дискуссии по проекту бюджета, и можно было полагать, что либо ваша партия, либо ваше… либо вы сами, осознавая огромную важность вопроса безопасности Франции, отбросив всякую предвзятость, отдадите свой голос за законы военной программы. Подчеркиваю, что вы не проголосовали ни за один из трех законов военной программы… в частности, 24 января 1963…»

Миттеран даже не удостаивает его ответом, и Мишель Котта переходит к следующей теме, но оскорбленный Жискар настаивает: «Это крайне важно!» Мишель Котта вежливо возражает: «Разумеется! Конечно, господин президент!» И плавно переходит к африканской политике. Буассонна явно думает о другом. Всем пофиг. Его больше никто не слушает. Как будто Миттеран сровнял его с землей.

До Байяра потихоньку доходит.

Жискар все глубже вязнет.

Симон формулирует вывод: «Миттеран получил седьмую функцию языка».

Пока Байяр пытается собрать этот пазл, Миттеран и Жискар дебатируют по поводу военного вмешательства Франции в Заире.

«Симон, мы же убедились в Венеции, что функция не действует».

Миттеран добивает Жискара на эпизоде с высадкой в Колвези[516]: «Короче, вернуть их можно было раньше… если бы вовремя подумали».

Симон тычет пальцем в телевизор «Локате́ль».

«Эта действует».

95

В Париже дождь, на площади Бастилии начинаются торжества, но верхушка социалистов еще в штабе партии, на рю Сольферино, где разряды радости пробегают по наэлектризованным рядам партийных сторонников. Победа в политике – всегда итог и в то же время начало, вот почему возбуждение от нее переходит в головокружительную эйфорию. Алкоголь между тем льется рекой, растут горы канапе и птифуров. «Ничего себе!» – наверное, мог сказать Миттеран.