Седьмая центурия. Часть первая (СИ)

- ТЫ, Б-Б... ТЫ, Б-Бода! Может, и теперь не помнишь, чем ты занимался?! Амнезия у тебя, да?!

- Брат Коо-Коо-Кондрат, - пытается что-то объяснить ему Курочка, - поо-по, не по...

У неё, на нервной почве, не получается, и она в панике принимается колотить крылышками то Аде по голой заднице, то мне по физиономии.

- Ничего, - зловеще обещает Ганнибал Кондратьич, - скоро всё вспомнишь! У тебя впереди - вечность!

Со злой гримасой он втыкает шприц... в беломраморный сияющий глютеус Ады. Инопланетянка издаёт болезненный стон, и мой локоть, заодно с кулаком, выпадают из опушённого каракулем жаркого капкана, благоухающего парным мясом Куршевеля.

Второй и третий шприцы дядька Кондрат вкалывает мне. И зловеще командует подручным:

- Пижаму с "кроликом" ему - со склада!

А мы, с Курочкой Рябой и Абдурахман Мангалом уже летим в какую-то жёлтую бездну.

- Товагищи! - кричит нам муммий-Ленин откуда-то с потолка. - Я С ВАМИ!

И прыгает следом.

42. Шалман "Луна"

"Задремать бы, - мерекнул Путтипут, - да, вот, отчего-то ладони чешутся. К деньгам?" И кумекнул: "К чему ж ещё, как не к ним, родимым: ибо сорок два километрика постройки новой дороги от моря до объектов Игроманиады заценили дороже, чем пятьсот миллионов километров экспедиции на Марс и обратно. ХАВ БЫДЛ!"

Он опустил веки, но не спалось. Путтипут кумекал о своей дорогой стране: "Дурдонис - самая дорогая страна в мире". Этот слоган был запущен министерством Патриотизма, чтобы каждый дурдонец и каждая дурдонка могли гордиться, что на Дурдонисе:

самые дорогие Игры в мире,

самый дорогой космодром в мире,

самое дорогое сельское хозяйство в мире,

самый дорогой мост в мире,

самые дорогие дороги в мире,

самые высокооплачиваемые дураки в мире...

- Сон нейдёт, когда Мамон гнетёт, - ехидно проблеял противный голос в черепушке.

И тотчас вспомнились годы прощания с молодостью, когда руководство КГБ вернуло его с планеты Восточный Ахтунг на Дурдонис, где в тот год началась Великая Смута. Во всех городах и сёлах у пустых магазинов толпились нервозные очереди, и продукты, как в фашистскую блокаду, выдавали по карточкам. Месяц-другой он болтался в кадровом резерве КГБ, получая пособие в триста шуршиков, которые, кроме, как на хлеб да кефир, обменять было не на что.

Когда никому не известный дотоле университетский препод Антоний Босчак неожиданно сделался отцом ленинбургской демократии, и мутная электоральная волна вознесла его в мэры голодного бандитского Ленинбурга, "Контора Глубокого Бурения" не растерялась и поспешила внедрить Путтипута в мэрское окружение. Операции присвоили кодовое название "Смольный" и поставили цель: вовлечь мэра в коррупцию, нагрести на него компромат, чтобы шантажом, под угрозой дискредитации, морально подавить и превратить в гэбэшную марионетку. "Наживками на крючках" чекистам во все времена служили слабости, свойственные большинству смертных - сребролюбие, корыстолюбие, мамзелелюбие. Задачей Путтипута было вляпать Босчака в махинации с жильём, аферы с коммерческой недвижимостью, лицензиями, в разворовывание городского бюджета, выпачкать в коррупционных схемах экспортно-бартерных операций, повязать долей в тотальном взяткоимстве, в делёжке нелегальных доходов от криминальных и полукриминальных компаний, подпольных гостиниц, бордельных саун и казино.

Сейчас в памяти высветился дымный интерьер питейного заведения с рыжими велюровыми шторами на окнах и вонючим прокуреным бордовым гипюром на стенах. "Это в Павловске у Серёги Цайтгута? - мерекнул Путтипут. - Нет... это ресторан "Луна"...

В подобные ресторанчики он ещё мог приходить инкогнито, потому как его портрет, в отличие от портрета мэра, не был публичным. Сидя тогда за рюмкой чая в ожидании "клиента", Путтипут кумекал о мэре - Антонии Босчаке, который ещё вчера на кафедре рукой водил над тремя с половиной преподами, а сегодня на его демократическую головушку свалился сложнейший хозяйственный организм многомиллионного города, и у "народного" мэра было "ноль" представления, как этой махиной управлять. В "Конторе" ехидничали: "Когда в руки гуманоида падает немерено власти, и он не знает, что с ней делать, он употребит её на одни только личные вопросы".

Теперь мэр постоянно находился в отъезде - либо в столице, при дворе Алканавта Ёлкина, либо за рубежом - ему, на расстоянии от пяти миллионов проблем было легче жить, поэтому всю власть в Ленинбурге Путтипут держал в своих руках. Все важные бумаги проходили только через него, но подписи на них он вынуждал ставить других замов. Для этого он подтянул из "Конторы Глубокого Бурения" своих тихих собратьев. От разгула мутных волн демократии "Контора" затрещала по швам, а после провала эмвэдэшно-гэбэшно-цэбэшно-генштабо-капээсэсно-профсоюзного путча, она посыпалась, и Путтипут спасал "своих", пристраивая их на тёплые места во всевозможных муниципальных столоначальствах.