Седьмая центурия. Часть первая (СИ)

Григорий Иакович примерил формулу на себя: "Не пью, не курю. По утрам и вечерам - какой-никакой моцион. Совершенно здоров. Работа не просто увлекательная, а лучшая на свете - "Смотритель Мультиленной" - бесконечной, проросшей сквозь его сознание, подсознание и сверхсознание, божественной лозы, на которой спелыми гроздьями наливаются параллельные и перпендикулярные Вселенные; и в этом Космосе - не с тремя-четырьмя, а с одиннадцатью доказанными измерениями - звучит Голос, который нигде и никогда не даст заскучать".

Ещё Григорий Иакович отметил про себя, что его мама готовит очень вкусно. И что он любит маму, а мама любит его, и что они всегда, ну, почти всегда, рядом. Вот, правда, с природой "пролёт". Природа Санкт-Меркадерска, где "звонно чахнут тополя" на фоне убийственного кубизма бесконечно-угловатой многоэтажности - даже с высаживаемыми тут и там берёзками и рябинками - была искусственной и жалкой. При желании, Григорий Иакович, разумеется, легко мог бы переехать из загазованной пыльной столицы на юг, к тёплому морю у подножия Дурдонских Альп, в Сочисиму, и перевезти с собой - к вечной природе и маму. И даже работу. И здоровья такой переезд только бы прибавил. Однако, и в этом случае в прокрустово ложе озвученной минуту назад формулы счастья ему - Нерельману - при всём желании, было не уложиться: формульное счастье предполагало рядом всё же не маму, а Даму - ту, что сегодня завладела его сердцем без остатка.

Дивный Сюткин допел замечательную песню, и через динамики пассажирам представился командир воздушного судна. Он поведал о высоте и продолжительности предстоящего полёта, назвал температуру воздуха в Сочисаки - аэропорту назначения, и на всякий случай, температуру морской воды у берегов Сочисимы, поскольку часть маршрута пролегает над водным пространством - вдруг придётся вынужденно искупаться.

Григорию Иаковичу вспомнилось, как однажды к ним зашёл их сосед по старой квартире - приятель отца, дядя Йося, страдавший от атеросклероза, и много ещё от чего. Ощущая, как внуки теснят его ко гробу, дядя Йося пожаловался:

- Иаков, у меня чувство такое, будто жизнь незаметно - по капле - испарилась. Будто только вчера держал в руках полную чашу, и расплескать не боялся - такая полная до краёв была, а сейчас ни капли даже на дне. Жил-поживал, сына вырастил, внуков нянчил... Что ещё? Ходил на работу, ездил в санатории, жарил жирную курочку, болел за хоккей. Что ещё? Полтора-два литра мочи в день, стабильно. И что?! Вот, бабы приходят в этот мир родить дитя. А мы - зачем? Ты хоть, знаешь, в чём смысл?

Отец сказал, не задумываясь:

- Совершить подвиг.

Ответом этим он удивил сына больше, чем дядю Йосю. Гриша спросил:

- Пап, а какой?!

Отец пожал плечами. А дядя Йося сказал отцу:

- Вот, ты, Иаков, в девятнадцать лет медаль за штурм Берлина заслужил. А я жизнь прожил, и даже с ветряной мельницей не сразился. Ни с одной! Не рискнул.

"Зачем Я пришёл в мир?" - подумал тогда Гриша.

- Застегните, пожалуйста, ваш ремень безопасности! - потребовала стюардесса, прервав воспоминания Григория Иаковича.

Самолёт начал разбег, и некоторые кэгэбэшницы зашептали почти неподвижными губами молитвы и, стараясь быть незамеченными, мелко-мелко закрестились, а некоторые кэгэбэшники достали из карманов плоские фляжки и принялись отхлёбывать - кто коньячок, кто водочку.

Григорий Иакович закрыл глаза. И увидел себя юного утром далёкого снежного дня. Студенческой повышенной стипендии в 50 целковых в месяц на жизнь не хватало, и Гриша устроился грузчиком в булочную, на 60 целковых, с графиком работы "сутки через трое". Это было удобно, потому, что булочная располагалась на первом этаже дома на Проспекте Мира, где на четвёртом жили Нерельманы.

Звонок в дверь. На пороге дружбан Бобрик.

- Лобачевский, ёхарный бабай! Чё у тя с телефоном?! Обзвонился! Вишь, пришёл глянуть - жив ты, или скопытился. Чё, как с Софи? Соси Лорэн, или Облом Обломишвили?!

Гриша не ответил. Бобрик продолжал:

- Мать твоя в Одессе? Я предков на дачу к их друзьям спроваживаю. Чё ты, Пифагор, на Новый год решил? Я тут с такими тёлками познакомился! Ща, кстати, кой-кому звякну...

Бобрик снял телефонную трубку и, не услышав гудка, постучал по рычажкам аппарата. Удивлённо поднял массивный телефон с комода... и обнаружил печально поникший хвост отсечённого провода. И усмехнулся:

- Ну-у, тяжёлый случай!

Гриша развёл руками. Бобрик хлопнул его по плечу.

- Короче, Пиф! Нехер тут киснуть! 31-го подгребай ко мне, часам к восьми. Только не утра! Зажжём по полной, отвечаю!

31 декабря в 8 утра в булочной Гриша сдал суточную смену, наскоро ополоснулся, переоделся в чистое и поспешил в институт ко второй паре. После третьей пары всех в честь праздничка отпустили. Гриша добрался до переговорного пункта при телеграфе, позвонил по междугороднему телефону тётке в Одессу, поздравил их с мамой и успокоил. Вернувшись домой, поставил будильник на 6 вечера. И решил, что проснувшись, сразу починит телефонный провод и - будь что будет - позвонит Софи. И заснул, не успев даже коснуться щекой подушки.