Седьмая жена Есенина

– Да нет там никаких откровений, фантазии это! – крикнул он и бросил трубку, послав уже вдогонку. – Чья бы корова мычала…

Вспомнилось, как знакомый прозаик, напечатав повесть о распутной, но обаятельной девице, делился наблюдениями: «Возмущались дамочки с богатыми биографиями, а скромные мамаши прочитали с интересом и сочувствием…» Молодость самой журналистки была достаточно бурной, но тривиальные сердцееды ее не волновали, зато никогда не забывала улыбнуться влиятельной особе, и в результате – уверенное продвижение по службе. А теперь, кокетничая, называет себя старомодной.

– Нет, голубушка, эта древнейшая мода никогда не стареет, но сие не про мою дочь. Тебе этого не понять. А Жернаков понимает. И все равно подлец. Знал, кому позвонить, эта стерва не успокоится, пока полгорода не оповестит.

Он извлек бутылку из тайника. Оставалась почти половина. Не удержался, налил. Да, собственно, и не пытался сдерживать себя. Хотел встать и сходить на кухню за лимоном. Но стоило приподняться, и сразу же обжигающая боль в груди заставила опуститься в кресло. Сорокой прострекотала испуганная мысль, что, наверное, вот так и умирают. Однако хватило сил улыбнуться ее нелепости.

– Эх, Машка, Машка, глупая отчаянная девчонка. Но Жернаков прав, нельзя так писать, Жернаков дважды прав, уела ты его. И меня вместе с ним.

Взгляд остановился на бутылке, оставленной на столе. Ее надо было обязательно спрятать до прихода жены, чтобы утром подлечиться, не выходя из дома. Спрятать, пока не уснул. Надо пересилить себя, спрятать, а потом прилечь на диван. Встать сразу, как отпустит. Казалось, кто-то проник под ребра и остервенело сжимал сердце. Снова ударил звонок, но вроде не телефонный, скорее всего – дверной. Налетел, резко набирая высоту, и оборвался. И тихо стало. Все звуки исчезли.

Поэт К.

Он остановился возле бочки с квасом и услышал обиженный лающий голос Коли. Нетрудно было догадаться и о причине возбуждения – бедного поэта не пускали на борт прогулочного парохода. Выпив стакан любимого бодрящего напитка, он подошел к трапу и увидел литературного урядника Гришу Тыщенко, вставшего поперек дороги. Руки у Гриши были скрещены на груди, а Коля прыгал перед ним и, дергано жестикулируя, кричал:

– Да кто ты такой?

Одетый в парадный костюм Гриша не спешил отвечать, видимо, экономил энергию, чтобы не вспотеть. Коля рядом с ним выглядел оборванцем: линялая рубаха, серые от пыли стоптанные башмаки, из кармана засаленных брюк торчала сложенная пополам рукопись.

– На каком основании?

– Имеется список, утвержденный отделом культуры, тебя в нем нет.

– А кто его составлял?

– Допустим, я.

– А кто ты такой?

Тыщенко презрительно усмехнулся, явно не собираясь опускаться до перечисления своих титулов и заслуг. Собственно, и перечислять было нечего – рядовой писатель, выпустивший две книжки, а можно сказать, и одну, потому что вышедшая в Москве повесть была переиздана в местном издательстве с добавлением ученических рассказов. Но скромненькую прозу предваряло напутственное слово живого классика, которому он оказывал всевозможные бытовые услуги.

– Ответственный за мероприятие?

– А для тебя и этого достаточно.

Он свернул на трап и уже из-за спины Тыщенки подал Коле знак, чтобы отошел за квасную бочку. И ведь не пропустил, сохранил трезвый островок в половодье чувств, сообразил отступить в укромное место.

– Опять скандалишь?

– Не пускает подонок. Членский билет ему нужен. Когда сдохнем, за мной понесут мои стихи, а за ним – членский билет.

– Я этого праздника, к сожалению, не дождусь. Но он по-своему прав. Списки утверждены и заверены печатью, а на тебе печать совсем другая.

– Хочешь сказать – каинова?

– С каиновой – для тебя бы люкс забронировали.

– Надо мне. Там критикесса московская.

– Нужен ты ей…

– Она мне письмо присылала, восторгалась.

– Наивный человек.

– Переговори с урядником. Он тебя уважает.

– Знаю я, кого он уважает. Просить бесполезно, но обмануть можно. Я сейчас брошу сумку, потом его отвлеку, а ты быстренько беги на нижнюю палубу, каюта будет открыта, ныряй туда и не высовывайся.

Первое, что пришло в голову, – сказать Тыщенке, что его зовет на корму помощник капитана для каких-то переговоров, а потом, когда тот никого не найдет, отбрехаться, что не запомнил, кому и зачем он понадобился. Но случай подкинул более надежный сюжет. Проходя мимо кают первого класса, увидел, что две дамы не могут открыть дверь, он попросил их не суетиться, никуда не уходить и пообещал прислать нужного человека. Упустить возможность лишний раз продемонстрировать свою рачительность перед столичными гостьями Тыщенко не мог, покинул пост не задумываясь. Он попридержал пару минут изнывающего от нетерпения Колю и показал, в какую сторону идти. Потом прогулялся по палубе, заглянул в каюту к «спасенным» дамам, уверенный, что Гриша засиделся у них, но, не застав его, пообещал наведаться попозже, заспешил вниз проверить, не заплутал ли «заяц». Не заплутал. И успел освоиться. Разложил на столике рукопись и сгорбился над ней, покусывая карандаш.

– Ну ты прямо стахановец.