Седьмое чувство. Под знаком предсказуемости: как прогнозировать и управлять изменениями в цифровую эпоху

Выстрелы, прозвучавшие в сражении у Шангани, потрясли европейское сознание, став убедительным подтверждением сомнений в «волшебном» насилии индустриальной эпохи, оказавшейся ужасающей правдой. Образ эффективной работы пулемета подходил агрессивному, направленному на инженерию настроению эпохи. По мере того как Гатлинг – и его конкурент Хирам Максим – распространяли свое оружие, они столкнулись с вполне предсказуемым сопротивлением: кавалерийские офицеры Европы были влюблены в своих породистых лошадей. Но в конечном итоге эта эпоха была связана с историей зубчатых колес, осей и машинных масел. Поезда «штурмовали» сельскую местность. Заводы разрушали привычки наемных рабочих. Социально-массовое формирование быстро развивающегося класса нуворишей, политические выпады новых промышленных союзов и контрудары против них – все это являло новое энергетическое состояние. Десятилетия спустя, в 1869 году, когда Бисмарк приступил к объединению нации из десятков наследственных княжеств, слышалось новое звучание Германии – неустанный перестук железнодорожного строительства, сварки и промышленного производства. Каким естественным, вероятно, должно было показаться и «тра-та-та» – сопутствующее звучание пулемета «максим». Наследный принц Вильгельм, старший сын Кайзера, писал, что оборонительное мышление было «совершенно чуждым немецкому духу». Национальный лозунг Бисмарка – Железом и Кровью, стал в конце концов персональным для многих немцев, которые чувствовали себя более гордыми оттого, что покидали свои университеты с горячими, красными от дуэлей шрамами на своих лицах, нежели с утонченной поэзией Гете в сердцах.

«На протяжении десятилетий перед Первой мировой войной, – как отмечал политолог Стивен Ван Эвера, – характерной для Европы тенденцией было явление, которое можно назвать культом агрессии». Войны, как считалось, будут столь же продуктивны и быстры, как новые промышленные швейные машины и поезда. Именно этот инстинкт побудил немецких генералов заверить Кайзера в 1914 году, что война, которая началась в августе, будет закончена к Рождеству. Английские студенты университетов спешили к вербовочным центрам в первые дни войны, обеспокоенные тем, что бой может закончиться прежде, чем они почувствуют вкус крови. Французские фермеры, движущиеся от своих урожаев к линии фронтовых траншей Фландрии, русская аристократия, сконцентрированная у Дуная, политики, которые их всех повели за собой, – все они действовали, основываясь на этой убежденности. Мрачные раздумья министра иностранных дел Великобритании сэра Эдварда Грея вечером 3 августа 1914 года, в первую ночь войны, были одинокими: «Лампы гаснут по всей Европе, – сказал он. – Мы не увидим, как они снова загорятся в нашей жизни».

Первая мировая война была своего рода инженерной трагедией. Катастрофа имела глубокие корни – во внутренней политике, в отсутствии безопасности королей, в абсолютной колониальной жадности, – и была в то же время обусловлена фундаментальными просчетами в осознании природы войны и мира в промышленную эпоху. Пулеметы и все инструменты промышленной войны – от газа до боевых кораблей – не были волшебными инструментами быстрого ведения войны или поддержания постоянного мира, как думали некоторые. Механизированная современная военная машина не была, как это могло показаться в теории, или на тренировках, или в массовых убийствах в африканских зарослях, каким-то паровым прессом для холодной деформации армий Бельгии, Пруссии и Франции. На самом деле это оружие побуждало к сражениям, бесконечно накапливаясь в национальных арсеналах. Оно пробуждало ожидания быстрого или внезапного нападения даже в том случае, когда невероятная континентальная потребность насилия была удовлетворена. Поэтическая шутка Хиллара Беллока – это с легкостью сказанное: «У нас были пулеметы «максим», а у них нет», – обрела неожиданный характер, когда обе стороны имели его. Роль огненной мощи пулеметов проявилась не в том, чтобы побудить всех прекратить войну, как некогда надеялся Гатлинг, а в том, что они породнились с колючей проволокой, лопатами и газом, вперемешку со страхом прикосновения к спусковому крючку двадцатилетних мальчиков. Итог: шестьдесят тысяч жертв британских солдат только за один день 1 июля 1916 года в битве на Сомме.

Рифмы изменились. Тиски перекрестного пулеметного огня Хиллара Беллока остались лишь в памяти оголодавших, изумленных и шокированных на поле битвы людей. Зигфрид Сассун писал:

Вы, сборище холеных лиц с горящим взором,
Приветствуя юнцов – солдат, шагающих пред вами,
Крадетесь вы домой, взывая к Богу,
Моля, чтоб не познать самим врат ада, в которые
идут их молодость и смех.