Седьмой принцип

Нина Филипповна посмотрела на него удивленно широко раскрытыми глазами, наклонив голову, будто поверх очков, но, догадываясь, видимо, о чем-то, с расспросами не полезла.

– Ну, маринового, положим, не припасено, – только и сказала, – а вот земляничное есть.

На столе появились пузатый заварочный чайник, фарфоровый, красный в крупный белый горох, и такие же чашки на блюдцах, розетки с вареньем, чайные ложечки и квадратная ваза из каленого стекла, наполненная смесью из сушек с маком, печенья песочного, сухариков с изюмом и тому подобных вкусностей, так любимых Веней. Розетки хозяйка доверху наполнила земляничным вареньем. Тем самым. С запахом и ароматом.

– Ой, Нина Филипповна… – только и нашелся сказать Веня. Глаза его наполнились слезами от созерцания всего этого великолепия родом из детства. И виденного в последний раз, как ни странно, тогда же. Веня тут же устыдился нахлынувших воспоминаний.

– Ну, не стесняйся, – подбодрила его Нина Филипповна, наполнив чаем его чашку и передвинув розетку с вареньем к нему поближе.

Веня не заставил упрашивать себя дважды. Когда через пять минут он поднял глаза от пустой чашки, в которую по ходу трапезы хозяйка подливала чаек по мере необходимости, розетка перед ним была пуста, а ваза ополовинена. Нина же Филипповна, посасывая ложку, смотрела на него с умилением. Веня икнул и облизнул сладкие губы.

– Простите, – сказал он. – Я немного увлекся.

– Да что ты такое говоришь! – всплеснула руками Нина Филипповна. – Я люблю, когда мужчина едок. Сильный едок. Это много говорит в его пользу. И о многом говорит. Еще варенья? Я все равно не буду.

И она придвинула к нему свою розетку, к варенью в которой, судя по всему, не притронулась. Веня зарделся.

– Нет-нет, спасибо! Я и так! Потерял над собой контроль. Вы словно знали заранее, что я люблю…

– Да уж конечно, знала, – сказала Нина Филипповна. И таким тоном она это сказала и такими глаза ее при этом сделались серьезными и даже жесткими, что Веня инстинктивно сжался, подобрав под стулом ноги. – Ну, раз уж ты все равно ничего больше не хочешь, – продолжила, вновь осветив лицо улыбкой, Нина Филипповна, – значит, пришло время разговоров. А расскажи-ка мне, дружочек, для начала, кто и какими пинками загнал тебя на крышу. Или ты сам все это придумал? А ты можешь себе представить, что у меня не получилось бы, хоть я и ждала чего-то такого, но не вышло бы, стара я уже, реакция не та, силы убывают, болезни множатся, словом, ты понимаешь, что чаю сегодня ты мог уже и не испить? Тем более с вареньем?

Веня поежился, будто посреди весны к нему вдруг вернулась персональная его зима.

– Понимаю, – сказал он устало бесцветным голосом. – Понимаю. Но дело-то в том, что прыгать с крыши я по-настоящему не собирался. Полез туда сам, это да, но не могу толком объяснить зачем, и вообще смутно помню, как это было. У меня ведь… Словом, там совсем другая история. А вот на парапете меня точно кто-то пнул, прямо под зад пнул, когда я нагнулся на девицу посмотреть. Там еще девушка прыгать собиралась… Я, правда, когда падать стал, оглянулся, но на крыше никого не увидел, хотя удар был приличный… С девицей тоже непонятно, она на поверку совсем и не девицей оказалась…

– Что-то ты тут нагородил такого, не разобраться, – не удовлетворилась совсем его объяснениями Нина Филипповна. – Давай-ка по порядку, с самого начала.

Глаза хозяйки при электрическом свете переливались и казались сегментированными, словно объективы видеокамер. Но Веню они совершенно не пугали, и, как ни странно, потому, что подсознательно он был уверен, что когда-то раньше уже с ними встречался. В общем, Веня вздохнул и, неожиданно для себя, выложил все, что на душе накопилось за последние несколько лет и что в итоге привело его к сегодняшнему стоянию на крыше, а потом и полету с нее. Начистоту выложил, на камеру. Он говорил, а в голове его фоном на какой-то дурацкий мотив крутились слова «с крыши лететь, с крыши лететь…».

Рассказ, конечно и прежде всего, был о взаимоотношениях с Мариной. Он начал его с того самого момента, на котором прервались его недавние воспоминания, хотя мог бы, наверное, начинать с любого места, потому что у него, просто как наваждение, непонятно откуда, было стопроцентное ощущение, что Нина Филипповна и так все про его жизнь знает.

Борьбу за преимущество Марине он конечно же проиграл. И немудрено. Эта хрупкая женщина оказалась танком в кружевных трусах, попасть под траки которого было чрезвычайно болезненно, почти смертельно. Она обладала удивительно стойким, упорным и злопамятным характером, никогда ничего не забывала, особенно в плане разнообразных бытовых мелочей, которые, кстати, формировала исходя исключительно из своих пристрастий. Переговорить ее ему никогда не удавалось, хотя он честно пару раз пытался достичь в этом положительного для себя результата. Бесполезно. Марина казалась запрограммированной на то, чтобы последнее слово оставалось за ней. Это было унизительно, Веня мычал и заикался и совершенно ничего не мог противопоставить ее холодной расчетливости.