Сегментация Жизни

Как только алкоголь начал растекаться по организму, трезвость мысли стала постепенно возвращаться ко мне. Что делать, если ребёнок в Майкином животике действительно мой? Если ты не сволочь, ты должен его признать, говорил я себе, а если ещё и претендуешь на звание приличного человека, то должен к тому же взять в жёны эту конопатую дурочку или, по крайней мере, попытаться обеспечить её поддержкой и всем необходимым. Это долг мужчины… Боже, кто придумал этот долг?! Ведь нет и не может быть никакого долга в природе! Брось мучиться, никто никому ничего не должен, упорно успокаивала своего хозяина беспечность, так получилось. Да, так получилось, но получилось, почему-то, именно с тобой, парировал здравый неугомонный рассудок, пытавшийся всё приземлить и найти логичный выход из нелогичной ситуации. Страх, сейчас мною двигал только страх, страх перед будущим, а точнее, страх отсутствия этого самого будущего, которое из рисовавшейся мне мечтательной идиллии превратилось во вполне осязаемый кошмар. Впрочем, это обыкновение и норма, когда мечта кардинально расходится с прозой жизни; будь она неладна эта самая реальность, что так пошло поступает с лучшим, что может быть в этом мире, с Мечтой! И как это глупо всегда происходит…

Пустая бутылка нырнула в траву, оставив на всеобщее обозрение только свой безобразный татуированный надписью коричневый зад.

Надо включить рассудок, поучал себя я, но вдруг проснувшаяся логичность лишь укоряла меня, давая понять, что "думать" надо было раньше! Спорить с этим было бесполезно, но что делать сейчас? А сейчас от моего решения слишком много зависело, и чем разумнее будет решение, тем лучше. А кто сказал, что разумное решение лучше?.. Я вернулся к палатке, и скоро рядом со стеклянным коричневым задом, брякнув, аккуратно примостился зелёный. После третьей бутылки я всё для себя решил. Пусть она выбирает, верю ей на слово, если моё (забавно, но как иначе Это пока неопределённое ещё назовёшь?) – женюсь. При прочем равном, Майка не есть хороший вариант, а как раз совсем наоборот, ныл придавленный моей пьяной решимостью разум. Курит травку, блудлива, слишком самоуверенна и упряма, и к тому же,– не сочтём это за гадливую меркантильность – пуста материально. Для объективности подкинем немного позитива. Есть что-нибудь привлекательное в будущей мамаше? Она мила, жизнелюбива, у неё решительный напористый характер, чёткий и хитрый ум… А потом всё должно измениться, ведь она станет матерью. Дай Бог, это убьёт в ней избыточную влюбчивость и тягу к куреву. Впрочем, женщины не меняются, они маскируются, иногда о-очень хорошо. Надеюсь, её маскировка будет самой лучшей из возможных. В конце концов, это опыт, решил я и, пошатываясь, встал со скамейки, а мой ребёнок без отца жить не будет. Это Судьба, ей надо подчиниться… Вот только знать, кто этот второй.

Я возвращался, когда уже стало темнеть. Шёл не спеша по аллее, иногда поднимал голову и смотрел на безоблачное сумеречное небо. А вокруг липким дурманом нарождалась зелень деревьев, она была так красива в своей первозданной активности, так притягательна в этот тихий тёплый майский вечер. Для меня всё вдруг поменялось, страхи, пусть на время, но ушли, я был практически счастлив. Жизнь была в тот момент так прекрасна…Ведь до осени ещё так далеко!

– Привет, – прошуршало сбоку гортанное.

Я остановился, немного разгорячённый пивом, погодой, природой и своими переживаниями, и потому совсем не готовый к этому глухому «привету».

– Привет, – эхом ответил я, с туповатой улыбкой рассматривая трёхголовую тень под деревом.

Мою отрешённо-счастливую улыбку кривым зеркалом спародировала хитроватая усмешка, обнажившая крепкие белые зубы.

– Не узнал?

Нет, почему же, теперь узнал. Это был Муса, который жил в соседней, напротив от моей, комнате. А с ним ещё двое, мне неизвестных. Говорили, что Муса опасен, и с ним лучше не иметь никаких дел, но я его знал уже полгода, и отношения с ним у меня были вполне добрососедские, даже хорошие… А ещё я помнил, что лиса не режет кур там, где живёт.

– Я тебе завтра отдам, – тихо говорил Муса, растягивая слова.

– Что? – не сразу вспомнил я.

Стеклянные, с набухшими красными капиллярами глаза Мусы нехорошо блестели. Алкоголь он не пил. Накурился что ли?

– Я у тебя брал тысячу рублей. – Муса горделиво повёл плечом, небрежно бросил: – Завтра пять отдам.

– Нет, нет, – замотал я головой. – Только тысячу. – Я продолжал открыто улыбаться, мне было совсем не до Мусы, денег и его долга.

В Мусе заполыхал внутренний злой огонёк – я это видел, и даже своим расслабленным рассудком понимал, что огонёк этот разжёг я, но совсем не понимал, чем я мог это спровоцировать.

– Ты мне не веришь? Ты меня, что, презираешь? – почти шептал Муса и бурил меня своим отяжелевшим взглядом; и чем тише становился его голос, тем он был страшнее и гортаннее.