Сегментация Жизни

– Брось… У тебя был старый телефон. Я куплю тебе новый… Какие сейчас из смартфонов новые и модные?

– Я знаю тех, кто его украл, – упрямствовал отпрыск.

Петров хмурым стеклянным взглядом уставился на сына.

– И кто же это?

– Кавказцы из соседнего двора.

Петров поскрёб гудящий чугунный лоб. Он устал, ему не хотелось ни о чём думать, и ни о чём говорить. Но всё-таки он решил выслушать сына и сел на стул напротив.

– Итак, что же произошло?

Сын покраснел и шумно выдохнул.

– Их было трое. Они обступили меня и потребовали отдать телефон… Я испугался и отдал.

– И отдал, – кивнув, задумчиво повторил Петров и прошёлся ладонью по небритому подбородку. – И ты теперь хочешь, чтобы я их арестовал за плохенький, почти неработающий старый телефон, который ты так просто, испугавшись, взял и отдал?.. Ты этого хочешь? – голос Петрова потяжелел, в пустых глазах мелькнуло раздражение.

– Я хочу, чтобы ты помог мне вернуть мой телефон, – настаивал сын.

– Я не вижу смысла… – начал Петров.

– Этот телефон мне подарила мама! – вдруг громко вскрикнул сын.

Петров постучал пальцами по столу, посмотрел в сторону.

Пять лет уже прошло… Нет, тогда был апрель, сейчас октябрь. Получается, четыре года и восемь месяцев… Именно столько времени прошло после гибели жены Петрова. Случайная незначительная авария, никто не пострадал, лишь она была не пристёгнута и ударилась головой о лобовое стекло. Врачи сказали: сотрясение мозга, скоро пройдёт… Но не прошло, стало хуже, а потом лопнул какой-то сосудик, и она умерла. Всё было так быстро и так непонятно, так ужасно и так просто одновременно… Жизнь семьи сломалась, её Вселенная погасла. Сын очень любил мать, он переживал её потерю сильнее и глубже Петрова. Впрочем, что значит «переживал»? Она так и осталась для него самым дорогим и родным человеком, он и сейчас переживает её гибель, может даже сильнее, чем раньше. И, вспоминая, винит отца, всякий раз больно и беспощадно коля его своим холодным и злым взглядом. Ведь именно тот тогда был за рулём… Но прошло время – четыре года и восемь месяцев. Надо жить дальше, прошлое не должно тянуть тебя назад, не должно мешать… По крайней мере, так думал следователь Петров.

И он принял решение.

– Я куплю тебе новый телефон, – твёрдо заявил Петров.

– Но мне нужен мой телефон, – упорствовал сын.

– Я куплю тебе новый телефон, – повторил Петров, и стало понятно, что это его последнее слово.

Бросив недоеденный бутерброд, сын быстро встал из-за стола и выбежал из кухни – он торопился в институт.

Полное, водянистое после вчерашней пьянки лицо Хохлова с маленькими острыми хихикающими глазками и широкой плотоядной улыбкой было похоже на большой, рыхлый круг сыра. Его голос шелестел по-барски – со смешливым довольством и снисходительностью.

– Ну, как ты вчера?.. – И ещё тише: – Как девчонки? Ничего? Как эта твоя пегая?.. Как её звали-то? Забыл. – Улыбка доползла до ушей, пухленькие пальчики поболтались в воздухе, пощёлкали друг о друга, потом соединились в ладошку и по-приятельски снисходительно потрепали Петрова по плечу.

Петров что-то прошипел неопределённое в ответ, поморщился и уселся за свой стол в кабинете.

– А я пришёл домой из сауны в четыре утра, с женой поругался, кричала жуть как. Истеричка… Детей разбудила, едва мне рожу не расцарапала, – вещал устало, на удивление равнодушно и монотонно Хохлов, потом вздохнул и сказал глубокомысленно: – Вот тебе хорошо, ты холостой…

– Заткнись, идиот! – не сдержавшись, с глухой яростью швырнул в ответ Петров.

Хитренькие глазки Хохлова округлились, в них мелькнуло нечто вроде изумления, он сразу замолк, но как человек не только недалёкий, но и незлобивый, минут через десять он уже забыл об этой обидной вспышке гнева у товарища, так и не поняв её причин.

Петров вытащил из своего сейфа несколько папок с уголовными делами и водрузил их стопочкой на столе. Некоторое время он сидел неподвижно, бесцельно созерцая пухлые картонные папки, которые даже не открыл, затем стал смотреть в окно, где порывистый осенний ветер крутил и дёргал уже почти голые ветки тополя. Конец октября, ещё чуть-чуть и должна прийти зима со спасительным первым белым снегом… Но пока всё тускло, мутно, уныло. Холодный, продуваемый северными ветрами город плавал в грязи и серости.

Вдруг Петров вспомнил вчерашнюю проститутку, с которой был в сауне. Пегая?.. Хм. Почему Хохлов назвал её Пегой?.. Ах, да. Необычные, крашеные в седую белизну волосы, чёрные густые брови и длинные ресницы. Странное сочетание, и сама она была странная. Как же её звали? Ведь говорила же… Петров покопался в своей памяти, но нет, он совершенно не помнил, как её звали. Что ж, пусть навсегда останется Пегой.