Сегментация Жизни

Писатель перед последним своим творческим броском в привычной последовательности сделал следующее: подёргал ногой, почесал локоть, поскрёб свой жирный лоснящийся нос, выпятил вперёд нижнюю губу и дурашливо попытался скосить на неё взгляд, поковырял в носу, тяжело встал, погладил кулаком поясницу, прошёлся по кабинету, сцепил руки за спиной, постоял у книжного шкафа, несколько раз скользнул взглядом по корешкам книг, пытаясь не прочитать то, что на них написано, а найти приятный взору цвет, и в итоге, так и не найдя нужный цвет, резко опустился на стул, а потом, забыв обо всём, ничего не видя, ничего не слыша, минуты три что-то быстро и дёргано писал, при этом кончиком языка упоительно поглаживал правый уголок своих сухих губ и непроизвольно склонял голову то в одну, то в другую сторону.

Наконец он закончил писать и поставил Точку, маленькую и почти незаметную, но твёрдую точку в конце предложения, а потом обвёл её кривым неровным овалом. Писатель отстранился и ещё раз оглядел листок печатного текста, испещрённого корявыми синими пометками, слитыми узкими строчками в малочитаемые слова и предложения. Это была последняя страница его романа в последней его редакции с последними его правками… Всё? Писатель посмотрел на лежавшую рядом аккуратную стопку листов. Всё, последний… Листок, бережно несомый двумя пальцами, плавно опустился на своих собратьев, чуть помятых, истыканных стандартными символами чёрной краски и замаранных синими чернилами шариковой ручки. Ладонь ласково разгладила листы, превратившиеся из некогда девственной, белоснежной бумажной массы в хранилище мыслей, переживаний и надежд. Писатель сгрёб стопку со стола и спрятал её в пластиковую папочку.

Он порывисто встал и, опёршись тремя пальцами о стол, ещё стоял некоторое время, задумчиво глядел на пухлую папку, покусывая губы, нечаянно чмокал и улыбался по-детски тихо и мечтательно. Теперь точно всё! Он медленно сел обратно на стул, положил голову на руки и, застыв, стал смотреть в окно. Там была весна, тихая зелёная, спокойная поздняя майская весна, почти лето. С уже широкими зубчатыми листочками деревьев, сочной травой и ранними яркими цветами маленькой клумбы, с молочно-голубым тёплым небом, мягким солнечным светом и лёгким шёпотом бодрящего ветерка – всё как он любил в этот переходный этап межсезонья.

Писатель довольно сощурился, ковыряясь взглядом в потрескавшейся и пыльной оконной раме. Было так спокойно, хорошо и безмятежно в тот момент, который плыл в весеннем воздухе, покачивался, смешивая реальность с мечтой, прошлое с будущим, сон с явью, что ничего, совершенно ничего теперь не хотелось, и он лишь желал окунаться в это бесподобное сейчас, и не знать, что будет потом, и не помнить, что было ранее.

Писатель повернул голову и увидел своего ленивого и облезлого кота. Тот, зажмурившись и кротко подвернув гибкие лапки, лежал по своему обыкновению на комоде и тихо посапывал, допуская иногда из-за своего стариковского малозубия смешные причмокивания и тихие посвистывания.

Писатель впервые за последний час нарушил тишину кабинета.

– А ты всё спишь, бродяга? – с наигранно суровым укором спросил он, и даже сам удивился звуку своего гулкого голоса, чужеродным эхом пролетевшего по царству кабинетной тишины.

Один глаз кота медленно приоткрылся, в узкой щёлочке недовольным непониманием блеснул нитевидный зрачок.

–Может поздравишь меня? Я закончил роман.

Зрачок недоумённо изучил лицо весёлого хозяина, но причин для радости не нашёл. Кот помедлил, ожидая, видимо, более весомых аргументов, а потом снова закрыл глаз.

– Да ну тебя к черту, неблагодарная скотина! – радостно отругал своего питомца писатель, решительно встал и потянулся, задрав кверху скрещенные пальцами ладони. Громыхнув стулом, он вышел из кабинета. В доме было тихо.

– Ау! – крикнул писатель. – Ты где?

Он спустился со второго этажа вниз, он искал свою жену. Очутившись в гостиной, писатель вдруг вспомнил, что она уехала в магазин… Вот так вот, даже похвастаться некому! Писатель шаркающей походкой побродил по пустому дому, бесцельно оглядывая такие привычные и такие чужие стены, мебель и вещи. «Как много у нас всего, – подумал он вдруг. – И куда всё это?» В футболке и расстёгнутой фланелевой рубашке, в поношенных вельветовых штанах с пузырями на коленях он выбрался на веранду и, засунув руки в дырявые карманы брюк, пальцем правой руки поскрёб волосатую и дряблую ногу. Было хорошо, спокойно и… грустно. Он закончил всё-таки этот роман, он всё-таки доделал то, что хотел доделать столько лет, и теперь он был одинок и пуст. Хотел было сесть на пластиковый стул, но почему-то проснулась тяга к движению, к бодрости, к празднику. Писатель зашёл обратно в дом, заглянул на кухню, открыл бар – там было только вино. Писатель поморщился – он хотел что-то иное… И отпраздновать даже нечем! Настроение начало внезапно портиться, надо было развеяться, убить бессодержательное время и сходить, например, – писатель поскрёб свою лысую, в окружении редкой седины, макушку, —в ближайший гастроном!