Сегодня и завтра, и в день моей смерти

злишься. Не разрешаешь приехать. --Зачем? Ей и так с нами хватило. -Но все-таки ты ее не обижай.Я, мать, и то б не смогла того, что она. --Все делали, я помню. Анна Львовна не меньше. Что? Да хотя бы то, как идет, думает, с нами горюет, живет нашим, не сдается, когда...сами уж сдались. --Лина тоже плачет. - Плачет!.. ха-ха...-- (Митрофан: Петух повалился на спину и истерически захохотал). -- Что ж, она живой человек. -- На здоровье. Только пусть не корчит страдания. Душа у нее минутная. Все -- на минуточку. Кроме вечного движения. --А у твоей Ильиной какая?

"Такая... вот и ты не поплачешь. А чего меня утешать -- поревела бы вместе со мной, повыла бы... Почему ты так легко отказалась, отдала ее? Ведь еще здесь, здесь, вот, слышно..."

Это она так дышит?

"Она!.."

--Боже упаси!.. -- помолчала. -- Ну, я пойду, Сашенька. Тебе ничего не надо?

А когда стемнело, пришла Анна Львовна. Рассказала про какую-то мать, которая потеряла дочку и сошла с ума. "Вот... только мы почему-то не сходим, все не сходим, не сходим..." -- "И вы тоже, почти. То, что вы говорите..."

Она знала: я сказал ей, что мне надо убить тебя, доченька. "Да, и сделаю. Я. Потому что Тамаре нельзя". -- "Не говорите мне. Не хочу

этого слышать! Вы себе потом не простите". -- "Нет, я должен, должен!.. пусть что будет, мне на все наплевать".-- "Вот видите... а говорите, не сходите... -- и плачет. -- Вы знаете, когда умирала моя мать, это тоже было ужасно. Я любила ее... очень. И ходила к нам пожилая сестра, и одно говорила:"Целуйте ее, целуйте!" Саша, поверьте, вот что надо. Вы потом, потом вспомните и поймете".

Я тогда понял. В тот же вечер, в ту же ночь. И сейчас благодарен за это. И, присев к тебе, целовал, целовал, и так рад сейчас, хоть этому. Все же нужен был и тебе папа, доченька: как вошел, заплакала, пожаловалась обиженно, неразборчиво: "Мама, что папа все ходит курить?" -- "Саша...-

укоризненно, жалобно, -- ну, что же ты? Я тогда не буду ложиться. Ты уж лучше в окно".

-- Саф-ша... -- донеслось со двора.

Это Горлов пришел. Загорелый, румяный, в светло-сером "ударниковом" костюме. "Как ты нашел, Левочка?" -- вышел к нему. "Я звонил Анне Львовне, она объяснила. Вот, матуфка тебе прислала. Поешь", - достал из п ортфеля бутерброды. "Что вы все так заботитесь!.. Это все Ильина..." -- "Н-ну, знаешь ли, достаточно взглянуть на тебя..." -- и опять немножечко посмеялся, но совсем необидно. "А что, Левочка, хорошо не есть, или мало, так легко, приятно. Видишь... -- заложил ногу на ногу, -- я открытие сделал, могу их теперь заплести". - "Эт-то, конеч-чно, достойно докторской диссертации, ха-ха-ха!.." -- лишь недавно он наконец-то защитил кандидатскую.

Уходил от него под окно, возвращался. "Ну, спасибо, иди, Левочка".-- "Я завтра приду. Ну, зачем, зачем -- просто так. П-привезу чего-нибудь". -- "Не надо, не езди, все есть".-- "Ну, смотри. Ты помни... -- твердо глянул в лицо, -- если что -- дай знать. Чтобы... помочь".

Помолчали. И опять не ударил он этим. Как ударил поздней, через год. За нашим столом, подрагивая ногой: "Ты должен к этому относиться нормально", -вразумительно, дружески. И тогда не досада, не злость, но звенящая боль отдалась в душе. И опять замутилось не ново, бессильно: что бы в мире твоем ни стряслось, Лева (мать, жена, сын), для тебя не случится. Только -- если с тобой. И тогда (ты прости, Левочка), но подумал, как бы я тебя утешал. Как утешил Гораций своего друга: "Деллий, должно покинуть землю, и твой дом, и твою дорогую супругу". Извини, Левочка, может, не столь уж и дорогую, но -покинуть (и поэтому дорогую). Да при том не ее одну: должность, сытый стол, пруд, где теперь ты купаешься даже зимой. Если б сталось с тобой, не сказал бы, конечно, а тогда, когда не было, очень хотелось, уж поверь мне.

Ночь прошла. Днем сказала Тамара: "Они сделали ей укол. Пенициллин. От прыщичков. Она так плакала! -- помолчала. -- И совсем потеряла голос. Я буквы

нарисовала ей в блокнотике. Чтобы показывала пальчиком".