Сегодня я спасла весь мир

— Катенька? — Я с размаху бью её по руке, чтоб отцепилась. — Ты это кому — мне? Кажется, недавно я была Коростой!

Ева не отвечает. Она рыдает в голос. Прохожие на нас оглядываются, но мне плевать. Ярость затмевает мне глаза. Я толкаю Еву обеими руками и ору во всю глотку:

— Предательница! Как ты могла! Ты знала, что он мой парень!

— Знала, но… — Она беспомощно разводит руками.

— Полина всё верно про тебя сказала. Ты не умеешь говорить «нет».

— Я просто… он… — лепечет Ева. — Я говорила «нет», он не слушал… Я не думала, что так далеко зайдёт… Просто поцелует, и всё… А он был пьяный, и… Я не хотела, правда…

— Не хотела? Так я тебе и поверила! Села с ним за одну парту! Про коростеля рассказала! Зачем?

— Мне было так плохо. — Ева втягивает сопли. — И страшно. А потом… Хотела ему понравиться. Думала, вместе посмеёмся…

— Обхохотаться просто, — говорю я безжалостно. — Увела моего парня. Выдала мою тайну. И чего ты хочешь после этого? Убирайся!

— Ладно. — Ева икает и лезет за платком. — Ты права. Не надо было. Прости. Это глупо. Я пойду.

Она поправляет сумку на плече и, скособочившись, начинает уходить. Я, остывая, хмуро смотрю ей в спину.

Дура! Она и правда рассчитывала, что я ей посочувствую? А почему нет? Сама виновата! Сама пусть расхлёбывает! На её месте могла быть я. Неправда! Он точно так же мог меня… Нет! Не хочу об этом думать! Она же была моей подругой. Была да сплыла! Предала однажды — предаст и дважды! А вдруг не предаст? Надо помочь. С какой стати?! Прощу Еву — а Полина простит меня. Что за торговля с судьбой? Это так не работает! А может, просто так, без торговли, проявить хоть каплю милосердия? Милосердие — для идиоток, которые позволяют себя использовать! Милосердие — для сильных, которые великодушны и умеют прощать.

Я шумно выдыхаю и прерываю внутренний спор:

— Подожди!

Ева уже рядом. Собачьими глазами заглядывает мне в лицо.

— Что тебе нужно? — хмуро говорю я.

— Деньги на тест. — Она снова икает. — Карманные кончились. Негде взять. Мать заподозрит, если ещё попрошу. Не хочу ей…

— Ясно, ясно.

Я достаю из кармана несколько бумажек. Ева сбивчиво благодарит. Я прерываю её:

— Если ты хоть раз заговоришь с этим г… Антоном… То забудь, как меня зовут.

Ева мелко кивает.

— Я к нему даже не подойду больше, — отвечает она дрожащим голоском. Я хватаю её за руку и хочу, чтоб это прозвучало грозно, — но это звучит умоляюще:

— Не подводи меня снова. Не подводи меня снова никогда!

***

Судя по бейджу на зелёном халате, её зовут Марина Сергеевна. У неё короткая стрижка, очки в прямоугольной оправе и глаза-ножницы, как у нашей химички. Глянет — и сразу кажется, будто ты в чём-то провинилась. Отнимаешь время у занятого человека. Маленькая, ничтожная и тупая. Именно так я себя сейчас и чувствую.

— Лет сколько?

— Пятнадцать.

— Да не вам — собаке!

— А… Не знаю.

— Глистогоните?

— В смысле?

— Прививки ставили?

— Нет…

Марина Сергеевна снимает очки, вздыхает и трёт глаза.

— Что ж вы, девушка, за собакой совсем не следите?

Вот зачем она так?

— Да вы что!.. — Я захлёбываюсь от обиды. — Это не моя собака! Разве не видите? Уличная. Подобрала. Откуда мне знать о прививках? Я специально пришла…

— Прошу прощения.

— А?

Марина Сергеевна возвращает очки на место. У неё усталый вид.

— Прошу прощения, — повторяет она. — До вас тут приходили… В общем, неважно. Я не должна была на вас срываться. Извините.

Вот это да! Я остываю так же мгновенно, как вспыхнула.

— Я не обижаюсь. Просто… А кто приходил?

— Ваша ровесница. Привела собаку усыпить. Сколько стоит? Ой, дороговато. Вы же доктор — посоветуйте, что выбрать: крысиный яд или фарш со стеклом?

— Вот гадина! — негодую я.

— А собака была здоровой. Просто надоела, видимо. Щеночек вырос и перестал быть милой игрушкой. И ходят такие — каждую неделю, а то и чаще.

— И вы её… — Я умолкаю, не в силах даже произнести это слово. — Вы…

— Нет. — Марина Сергеевна суровеет. — Собаку пристроим. Усыпляем только безнадёжных. Когда вылечить нельзя. Когда от боли мучаются. Не выношу, когда животные страдают.

— Я тоже! — вырывается у меня, и я ловлю себя на том, что глазею на неё с восхищением. Как это, должно быть, глупо.

— Ладно. Что тут у вас?

— У нас тут это… писаемся. От громких звуков.

— Ну-с, посмотрим… Как зовут вашу красавицу?