Сегодня мы живы

Рене почувствовала на себе суровые взгляды, даже Жюль смотрел неласково. Франсуаза что-то шептала на ухо Сидони, голоса звучали осуждающе. И только Мишлин никак не отреагировала, она пребывала в прострации, в «отсутствии», и как будто ничего не чувствовала. Рене не впервые поняли неправильно и осудили за откровенность, поэтому она не переживала. А Матиасу было не по себе. Вот ведь бесенок! Крепкий орешек, куда крепче, чем он полагал. Матиас почти гордился девочкой. Ну и постные же рожи у окружающих. Они смотрят на него с осуждением, а он, между прочим, не отец Рене. Она была такой до их знакомства.

– Девочка права, – веско произнес Филибер и спросил: – Ты кто?

– Рене, а ты?

– Я Филибер, но можешь звать меня Бебер.

– Хочешь поиграть?

Рене снова ожила! Она переключилась и на лету хватает то, что здесь и сейчас дает ей жизнь. Гражданским было страшно, они чувствовали недоверие, враждебность. А она словно бы находилась в другом месте, с простаком, который все понял и тоже на все плевал. Они решили «играть в игру». Рене – самая сильная девочка на свете, она сильнее всех этих славных бельгийцев, вместе взятых, сильнее Матиаса, сильнее эсэсовских орд, терроризирующих мир. Сильнее смерти.

9

Матиас отправился на кухню, чтобы наточить забравший множество жизней нож, подарок индейцев кри. Оружие должно быть готово снова убивать, ведь он решил уйти и увести Рене туда, где будет безопасно. В дверях возник Дэн, американец наблюдал, полагая, что остался незамеченным.

– Входи, Рейнольдс, – не оборачиваясь, позвал Матиас.

Американец отпрянул, раздосадованный, что его обнаружили, но сразу взял себя в руки и подошел. На столе перед Матиасом стояла миска с водой, лежали помазок и бритва. Нет, вы только посмотрите! Немцы совсем близко, он прячется в подвале и не придумал ничего лучше бритья! Дэн попробовал разобрать слово, выгравированное на костяной рукоятке, но не преуспел. Буквы были не английские. Странные какие-то, гласных мало, согласные идут друг за другом. Невыговариваемый язык. Язык дикаря. Сын фермера пытался ему что-то сказать аккурат перед приходом четверых гражданских, вроде бы насчет канадца, и выглядел как заговорщик. Французский язык – чертова тарабарщина! Дэн был из тех, кого оскорбляло, что не весь мир говорит по-английски.

– Собираешься в дорогу? – спросил он фальшиво небрежным тоном. Матиас не ответил, намылил щеки и подбородок, глядя в маленькое треснувшее зеркало, взял нож и начал бриться.

– Таким и медведя можно убить!

Ответа не последовало – Матиас внимательно разглядывал свое изменившееся лицо: без многодневной щетины оно стало жестче, заострилось, светлые глаза отражали свет бесстрастно, как сталь лезвия. Стоявший у него за спиной Дэн инстинктивно отступил на шаг – от греха подальше! Да, у этого парня точно есть секрет, и он отсюда не уйдет, пока не расколется.

– Между прочим, Тритс рассказал кое-что интересное. Оказывается, эсэсовские свиньи делают себе татуировки…

Дэн сразу заподозрил, что Матиас не тот, за кого себя выдает: ревность подогревала неприязнь, а инстинкт подсказывал, что «канадец» запросто может оказаться одним из засланных диверсантов. Одно непонятно – при чем тут девчонка? Путаница только подогревала сомнения Дэна. От мыслей у него даже голова гудела.

– А ты не знал? – Матиас наконец соизволил открыть рот. – Накалывают группу крови под левой рукой.

Конечно, он был в курсе всех деталей. Его естественный тон заставил Дэна усомниться в своей теории. Парень похож на флюгер, но так ломать комедию? Нет, исключено! Откуда Дэну было знать, насколько Матиас изощрен в искусстве обмана. Это помогало ему выпутываться из куда более опасных ситуаций.

Дэн слегка расслабился, облокотился на стеллаж и без всякой задней мысли произнес, глядя в затылок Матиасу:

– Стоило бы распространить эту информацию, тогда не придется выяснять у каждого встречного-поперечного, на ком женат Микки-Маус!

– Ну, стриптиз на блокпостах при десяти градусах мороза тоже вряд ли поможет выиграть время.

«А ведь канадец прав. И шутки у него точно не как у фрицев», – подумал Дэн, не слишком сведущий в юморе германцев. Он вообще знал о немцах немного: они жестоки, носят каски другой формы и не говорят, а лают.

Матиас взял кухонное полотенце, вытер лицо, смочил волосы и зачесал их назад, потом надел куртку, взял нож и сунул его в чехол у пояса. Двигался он плавно и ритмично – не по-немецки, а как индеец-ирокез, что не делало его милее сердцу Дэна.

Рене в подвале не было. Она сказала, что пойдет играть во дворе с Филибером, и никто из взрослых не подумал возразить. Девочка вышла наружу, несмотря на запрет, и Матиас разозлился. Она впервые ослушалась его и была точно не во дворе, иначе он услышал бы голоса, когда брился на кухне. Матиас обошел ферму, заглянул в стойла, пекарню, амбар, но детей нигде не оказалось. Он вернулся в хлев, пробрался вглубь, заметил маленькую дверцу, нажал плечом и услышал ржание. Рене и Филибер стояли рядом с тягловой лошадью и радостно улыбались. Матиас почувствовал облегчение, но рявкнул на девочку: