Сегодня мы живы

Сынишка Франсуазы кашлял так сильно, что между приступами плакал, жалобно подвывая. Все обитатели подвала смотрели на мальчика. Сидевшая рядом с Франсуазой Берта что-то сказала ей на ухо и кивнула на Жинетту.

– Ни за что! – воскликнула Франсуаза. – Я на ведьминские штучки не соглашусь.

Берта сокрушенно улыбнулась Жинетте, которая, конечно же, все слышала. Жюль подошел к Франсуазе и спросил раздраженным тоном:

– Ты что, собралась уморить мальца?

– Я хочу, чтобы его осмотрел доктор!

– Не глупи, женщина, сама знаешь, овес нынче дорог! Тебе повезло, что Жинетта здесь, дай ей попробовать, хуже точно не будет!

– Голову янки она вылечила, – поддержал дядя Артур.

– Без всяких там лекарств, просто медом… – добавила Сидони.

Уговоры не подействовали. Франсуаза впала в остервенение и принялась рывками укачивать мальчика, он уже не плакал, а тихонько поскуливал, из груди рвались влажные хрипы – скопившаяся в бронхах слизь не давала ему ни вздохнуть, ни выдохнуть. Рене подняла голову: Жинетта смотрела на Франсуазу – нет, сквозь нее – и, казалось, видела нечто, недоступное остальным. Девочка теснее прижалась к старухе.

– Малыш Жан умрет? – спросила она.

– Не сегодня, – ответила целительница.

Заметив, что Матиас остался один, Рене подошла и молча села рядом. Она устала и все время клевала носом. Матиас обнял ее за плечи, притянул к себе, она пристроила голову у него на коленях и уснула. Он робко коснулся ладонью мягких, густых, блестящих волос девочки. От них исходил тонкий, нежный аромат. Матиас рассеянно играл шелковистыми локонами и вдруг отдернул руку, как будто обжегся, резко встал и пошел сменить часового. Тот обрадовался и не спросил «чего это ты такой добрый?». Матиас и сам не понял, почему так бурно отреагировал на прикосновение к волосам Рене. У него чудовищно разболелась голова, глаза лезли из орбит, жилы на висках готовы были взорваться. Из глубин памяти на поверхность сознания пробивалось воспоминание. Картинка. Одна из многих. Волосы. Волосы женщины, совсем молодой, возможно, ребенка. Копна черных, волнистых, блестящих волос, лежащая поверх других, тоже женских.

И тут он вспомнил, как вместе со Скорцени посещал Заксенхаузен[55]: время от времени они испытывали там оружие и боеприпасы. Лагерь находился всего в нескольких километрах от замка Фриденталь, что было очень удобно. В тот раз предстояло проверить модели глушителей. В специально оборудованную комнату заводили узника – вроде как для измерения роста, он становился спиной к планке и через дырку в стене получал пулю в затылок. Бах – и готово!

Скорцени предпочитал экспериментировать на живых мишенях, так было надежней. Первая серия оказалась неудачной: нарушив указания Меченого, кретины из лагерной охраны по привычке включили граммофон. Четыре человека простились с жизнью под бурные аккорды «Героической симфонии» Бетховена. Скорцени завопил: Уберите музыку, болваны! – охранники спохватились, и дело пошло лучше. В результате они пришли к выводу, что идеальный образец – английский пистолет калибра 7,65, единодушно признанный самым бесшумным.

Комендант пригласил их выпить по стаканчику – за победу немецкого духа! – они согласились и, проходя по территории, увидели, как грузовик вывалил посреди двора гигантскую кучу волос. В Заксенхаузен свозили «товары», конфискованные у депортированных в других лагерях рейха, но Матиас удивился, увидев эти волосы. На что они могут сгодиться? Порыв ветра сорвал с места охапку темных локонов, и они полетели по воздуху, как ловкая белка. Казалось, что в них еще трепещет, бьется жизнь. Несколько секунд Матиас не мог отвести от них взгляд. Пошел сильный дождь, и волосы превратились в клубок скользких водорослей. Он покинул лагерь и ни разу не вспоминал о них. До сегодняшнего вечера.

Волосы Рене могли оказаться в такой же куче. Не какие-нибудь волосы, не какой-то там девочки. Ее волосы среди других, принадлежавших другим Рене… Это плохо укладывалось в голове, но, когда укладывалось, истина становилась невыносимой. Матиас подозревал, что именно это и сводило с ума некоторых солдат, членов Einsatzgruppen[56], стрелявшихся после массовых казней женщин и детей. Или летчиков-истребителей, которые переставали спать, чтобы не видеть во сне окровавленные тела своих жертв, остававшихся лежать на земле после каждого смертоносного пике. Таких людей было немного, и каждого из них в какой-то момент потрясло виде́ние, не менее яркое, чем у Матиаса. Идеологические воззрения, расовая ненависть, умение подчиняться, вбитое в мозг ударами офицерских стеков и фельдфебельских сапог, безумная страсть к фюреру и вера в победу – все это мгновенно улетучивалось при виде маленькой безобидной детали. Она незаметно внедряется в темное пространство памяти, а потом вдруг взрывается, как бомба.