Секрет

Каждый вечер Клэр делает одно и то же. Поднимается в свою комнату и собирает на ночном столе нужные вещи: как правило, кладет книгу, ставит чашку с водой или еще что-нибудь. Берет ночную рубашку и идет в ванную. Возвращается, включает музыку и читает книгу. Потом гасит свет и засыпает. Я невысокого мнения о той музыке, которая ей нравится: слишком неискренне и претенциозно. Неопрятные женщины поют о том, какие они сильные и независимые, а одеваются так, как будто выставляют себя на продажу. Все это сбивает с толку. Сегодняшний вечер ничем не отличается от остальных. Как только Клэр уходит в ванную, вылезаю из-под кровати и вытаскиваю из кармана бутылочку с размятыми в порошок и растворенными в воде таблетками снотворного, которые взял у мамы. Внимательно прочитал инструкцию. Три таблетки ее не убьют, но до утра точно не проснется, даже если выпьет только половину. В химии соображаю отлично; возможно, это единственный экзамен, который не провалил.

Выливаю раствор в чашку и размешиваю пластиковой ложечкой, которую захватил с собой. Надо растворить таблетки так, чтобы не осталось даже самых мелких частиц; сделать это можно только в кипящей воде. Поэтому я приготовил немного концентрированного раствора и принес в пластиковой бутылочке. Вылив содержимое в чашку Клэр и размешав, быстро прячусь обратно под кровать, чтобы остаться незамеченным.

Когда она засыпает, на улице и в комнате уже темно. Снова бесшумно вылезаю из-под кровати и заглядываю в чашку, чтобы проверить, сколько выпила. Оказывается, почти все. Наклоняюсь и дую в лицо. Она даже не шевелится. Пугаюсь, вдруг умерла. Тогда окажется, что сегодня я убил двоих. Трогаю пульс. Жива, очень хорошо. Не могу допустить, чтобы после подлого поступка вот так легко отделалась.

Выхожу из комнаты, смотрю по сторонам и вниз. В доме темно и тихо. Снимаю почти всю одежду и ложусь в постель рядом с Клэр. Она не шевелится, и некоторое время наблюдаю за ней, спящей. Дотрагиваюсь до теплого, нежного тела. Ощущение не такое, как с Минди, Марго или Карлой, потому что она не прикасается в ответ, но мне нравится быть с ней, когда она об этом не знает. Кожа приятнее на ощупь, чем была у тех девушек. Чистая, хорошо пахнет. Целую в губы и ощущаю вкус зубной пасты. Интересно, спала ли она с кем-нибудь прежде? Советую попросить пощады, прежде чем начну, и смеюсь собственной шутке.

Глава 20 Комедиант

Плимут, два года назад

Имоджен проснулась на мамином диване оттого, что одна из многочисленных кошек начала лизать подбородок. Днем несносные создания даже близко не подходили – возможно, знали, что отлетят в противоположный конец комнаты, причем от удара ногой. Имоджен прогнала кошку и инстинктивно подняла руку к подбородку, чтобы стереть влажный след. Терпеть не могла кошек и начинала думать, что ненавидит всех вокруг. К маминому ужасу, животных любила еще меньше, чем людей, причем в обеих антипатиях винила маму. Подростком, однажды придя из школы, обнаружила в своей комнате спящего бездомного, и была вынуждена довольствоваться полом в гостиной. Мама выгнала жильца только после того, как собственными глазами увидела, что он позволяет себе распускать руки в общении с девочкой.

Сегодня Имоджен пряталась от старшего детектива-инспектора Стэнтона. Как можно было переспать с женатым мужчиной? Неужели она становилась такой же, как мама? А ведь обещала себе никогда этого не делать. Многие стороны безобразного поступка вызывали горькое сожаление. Имоджен помнила, как находила письма, написанные мамой отцу – человеку, которого никогда не смогла бы заполучить. Человеку, в чьем существовании Имоджен усомнилась бы, если бы не видела в зеркале подтверждение этого союза. Она не хотела стать женщиной, принимающей у себя дома мужчину, способного изменить той, кого обязался любить, – собственной жене.

Завтракать в маминой квартире решительно не хотелось. Гигиена явно не относилась к числу талантов Айрин Грей. А ведь она действительно была талантливой художницей, хотя уже прошли годы с тех пор, когда в последний раз прикоснулась карандашом к бумаге и кистью к холсту. Но для дочери навсегда осталась мастером. Если в детстве Имоджен чем-то и гордилась, то только мамиными работами. Любимая картина и сейчас висела в ее гостиной, над диваном. Это было абстрактное изображение старого сада: глядя на него, Имоджен словно возвращалась в детство. Пейзаж напоминал о другом времени, когда еще не звучали заумные термины «маниакально-депрессивный синдром» и «биполярное расстройство». Иногда, рассматривая картину, начинала безутешно плакать. Слезы ручьями текли по щекам. Трудно было понять, о ком она горюет: о себе или о маме. Мамы очень не хватало. Отца Имоджен не знала, а потому Айрин всегда была единственной в ее жизни. Они обе были единственными друг для друга.