Секрет Боттичелли. Загадка потерянных и обретенных шедевров

Так что же произошло на самом деле? В каждом из трех рассказов есть толика правды. Как писали Вазари и Манетти, голоса судей, скорее всего, разделились в равной степени между великолепными панно, представленными Гиберти и Брунеллески, и вполне можно допустить, что такой важный проект разделили между двумя молодыми и неопытными декораторами (Брунеллески было двадцать четыре года, Гиберти – двадцать три)[123]. При этом трудно спорить с хвастливыми заявлениями Гиберти о качестве его прототипа и о том эффекте, который он произвел на судей, поскольку в итоге он создал произведение такой поразительной красоты, что Микеланджело назовет его «Вратами рая». Однако в каждом из трех рассказов есть искажения, а порой и откровенная ложь: соперники вряд ли были столь добродетельны, как их выставляет Вазари, Гиберти, вероятно, не был тем единогласно избранным победителем, каковым он сам себя объявляет, а пышные оды Манетти благородству Брунеллески звучат слишком льстиво. В общем и целом, исходя из этих противоречивых рассказов, ясно одно: художественная жизнь во Флоренции строилась на тесных общественных связях и взаимодействии ее участников. Каким бы напряженным ни был конкурс за право спроектировать двери Баптистерия, в нем отразилось художественное брожение, происходившее тогда в городе, который стал домом для поразительного количества блестящих мастеров и творцов, стремящихся заработать себе имя и состояние, выполняя все более амбициозные заказы и берясь за проекты, определяющие облик такого величественного и осознающего это города, как Флоренция.

В 1418 году за борьбой за двери Баптистерия последовало еще более эмоционально напряженное состязание за больший приз: заказ на проектирование Дуомо, или купола, главного собора Флоренции, который должен был увенчать собор Санта-Мария-дель-Фьоре, построенный на священной оси города. Ни один памятник не мог бы лучше символизировать тот коктейль из гражданской гордости и самолюбования Флоренции, чем Дуомо, который должен был стать самым большим в мире самонесущим куполом. И снова в конкурсе участвовали Брунеллески и Гиберти, уже зрелые мастера в самом расцвете сил. По словам Вазари, скрытный и подозрительный Брунеллески хотел получить заказ столь же отчаянно, как и не хотел раскрывать секреты своего проекта, опасаясь, что их украдет конкурент. Поэтому, когда комитет потребовал от него объяснить свое предложение по возведению гигантского купола, подобного которому не было со времен римского Пантеона, построенного тысячелетие назад, Брунеллески ответил, что тот, кто сможет уравновесить яйцо на столе, сможет создать и выигрышную форму. Как утверждается, он разбил один из концов яйца и поставил скорлупу на стол в идеально вертикальном положении. Члены комитета были настолько впечатлены остроумием и изобретательностью художника, писал Вазари, что «решили поручить выполнение работы Филиппо Брунеллески»[124].

По правде говоря, далеко не ловко разбитое яйцо решило судьбу самого значимого архитектурного конкурса эпохи Ренессанса. Состязание тянулось годами, и Брунеллески получил полный контроль над проектом только после очередной ожесточенной схватки со своим заклятым врагом Гиберти[125]. Но легенда о разбитом яйце еще раз показывает глубоко социальную, взаимозависимую природу творческого класса Флоренции, а также еще одно качество, давно ассоциирующееся с флорентийцами, людей, известных как spiritosi, вспыльчивых до колючести, любящих словесные перепалки и умеющих соображать на ходу. Своей историей о разбитом яйце Вазари хотел продемонстрировать ingenium, или чистый гений, Брунеллески. Точно так же, писал Вазари, когда покровитель попросил Джотто доказать свой талант, тот ответил, нарисовав идеальный круг во всей его свободной и ничем не украшенной простоте[126].

То, что многие из этих великих людей знали друг друга, соперничали и рассказывали истории друг о друге, удивляет нас и сейчас. Но их тесные связи не были случайностью или совпадением. Десятилетиями их творческие таланты взращивались в городских botteghe, или мастерских. Хотя другие итальянские города, в особенности Венеция, также развивали собственную систему ремесленного обучения и ученичества, именно Флоренция имела наиболее продуманную модель для определения курса обучения, а также реалистичные ожидания от начинающих ремесленников.