Секрет индийского медиума

Но нет, неугомонный доктор в очередной раз стал ее трясти точно грушу, мало ему перепачканного редингота. Ульяна даже чуть ожила от возмущения. Но желудок вновь скрутило. Глаза приоткрыла, а вокруг все оказалось белым, как в раю, как в царстве облаков из ваты. И холодно. Она опустила руку к коленям — снег, а не вата. Зажала в кулачке пригоршню, какой удивительный, колючий, мокрый, на ярком солнышке сверкает. Над нею Иноземцев стоит с перекошенным не то от злости, не то от отчаяния лицом. Но звон в ушах стоял, словно тысяча колоколен, ни черта не расслышать, чего он там втолковывает. Потом оставил ее, вернулся, приподнял и поднес к губам жестяную кружку, и опять, видимо, что-то кричал: старался изо всех сил, забавно рот открывая, будто рыбка аквариумная. Какой глупый! Чего он хочет? И вдруг как начал по щекам хлестать, аж сердце всколыхнулось от обиды и негодования.

Сама того не осознавая, Ульяна сделала несколько больших глотков воды, которую Иноземцев наскоро добыл, растопив на очаге снег. Все платье залила.

— Пейте, пейте, Ульяна. Еще. До конца.

Девушка послушно все выпила, лишь бы он оставил в покое. Откинулась на снег, глаза сами закрылись — до того хорошо, ветер волосы трепет, кожу ласкает, видно, Бог смилостивился, в рай отправил. Но тут опять двадцать пять:

— Ульяна, очнитесь, Ульяна, пейте.

Вот зануда! От снега оторвал прохладного, усадить пытается. Да не могу я, разве не видишь, голова точно сто пудов весит, оставь, спать охота. Усадил-таки, голову к груди прижал, зубы разжимает, кружку пытается подсунуть.

— Ульяна, пей ж, черт тебя подери.

Ульяна приоткрыла один глаз, на другой сил не хватило. Злой, взъерошенный, в одной рубашке, и то насквозь промокшей. Улыбнулась ему, а он в ответ опять с кружкой пристает. Уже тошнит от этой мутной жидкости! Пила, пока вновь рвать не начало. Что-то как-то не помрется мне, какой-то мышьяк никудышный попался.

Следующий раз очнулась в темноте, на соломенной циновке, укутанная в тщательно вычищенный редингот Иноземцева. В углу, где очаг, угольки светились, подле — фигура сидящего. Стало быть, Иван Несторович собственной персоной — не привиделся, вернулся. Доктор был по-прежнему в одной рубашке, зябко обнял себя руками, голову на ветхую стену откинул и спал.

Приподняв голову, Ульяна огляделась — платье ее аккуратно перед очагом было разложено, сушилось, видать, здесь же и накидка ее двусторонняя, и шляпка. Какой заботливый! Преодолев слабость, она приподнялась, встала, придерживая редингот, чтобы с плеч не скатился, села с ним рядом, прижалась щекой к руке и уснула.

Так и просидели они весь следующий день в лесу, пока Ульяна не пришла в себя. А совестно было — просто жуть. Глаз на доктора поднять не могла, не то что заговорить. Он тоже молчал, велел пить воды кружка за кружкой, больше слов от него Ульяна не слышала. Похоже, выражение безразличия на веки вечные запечатлелось на его лице, и речь человеческую постепенно стал Иван Несторович забывать. Или никак опять надулся. А чего хотел? Сам виноват — не выпьешь, не выпьешь…

Едва девушка на ногах держаться смогла, покинули хижину и вышли к реке.

— Вернемся в город, — строго сказал Иноземцев, когда оба очутились на дороге. А потом сделал несколько шагов и остановился. — Больше всего на свете я боялся, что вздорным своим характером, склонным ко всякого рода выдумкам, вы навредите самой себе. Так и случилось. Я не спрашиваю, зачем вы это сделали… Как ни странно. Ибо ни Богу, ни дьяволу неведомо, что творится в вашей… — тут его лицо исказила такая мученическая гримаса, будто он страдал внезапными приступами мигрени; сжал кулаки, зажмурился, а потом выдохнул: — голове. Я задаюсь другим вопросом — что вы сделаете в следующий раз?

Глава XI Смерть доктора Иноземцева

Решительно вышагивая по улицам пустынного Бармена, Иноземцев устремился в полицейский участок, совершенно не подозревая, что там его может ожидать: не то обругают или ж обсмеют, а может, и арестуют опять за столь длительное самовольное отсутствие. Рядом семенила Ульяна, голову опустив, печально глядела на носки своих ботинок. Сердце ныло — хоть бы ее арестовали! Было странно мечтать о тесной неуютной камере, но после всего случившегося не столь и зазорно.

Конечно же, Иван Несторович не хотел начинать дела со скандала. И был чванлив и нервозен вовсе не специально. Но, чувствуя преследование Ульяны за собой, он нервничал и торопился, боялся, что девушка помешает его планам. И, пока ехал до Берлина, страшно накрутил себя негодованием. Это вылилось в не слишком приветливую беседу с ученым-химиком из конторы «Фабен», в совершенно постыдное поведение на улице Хекингхаузен с господами управляющим и полицейским. Совсем не так желал Иван Несторович объяснить этим людям о вреде луноверина, а получилось, что сам будто был под воздействием его, будто совсем не в себе.

Стыд и позор!

Поклялся с тех пор держать себя уравновешенным и дисциплинированным доктором, стоически терпел насмешки и нападки полицейских.