Секрет каллиграфа

Асмахан вспомнились слова одной старой подвыпившей проститутки: «Когда тебя отвергнут в первый раз, знай, что ты уже стоишь на склоне, и спуск пойдет гораздо быстрей, чем ты думаешь».

— Нет! — закричала Асмахан и стремглав выбежала из дома.

Она поклялась отомстить Назри и вернулась к работе в надежде забыться в объятиях своих клиентов.

Она снова оказалась на высоте. Уже первый посетитель, известный кондитер, прощаясь, превозносил Асмахан до небес и повторял, что никогда не испытывал ничего подобного.

Слова старой проститутки скоро забылись. Но Асмахан твердо решила в случае повторной неудачи покончить со своим бизнесом немедленно, уехать куда-нибудь на север средиземноморского побережья и, выдав себя за молодую вдову, открыть кафе где-нибудь на пляже. Там она собиралась жить в свое удовольствие и никогда больше не возвращаться к прежнему ремеслу. А денег и уверенности в себе у нее было достаточно.

32

Ни перелом, ни ревность четвертой жены Альмас не отвратили Назри от задуманного. В начале февраля он уже мог ходить без палочки, а мансарду с первым этажом теперь соединяла железная винтовая лестница.

Назри ни слова не сказал мастеру Хамиду о случившемся. Вместо этого он предавался мечтам о чудесном действии, которое должно оказать на незнакомку его письмо, а потом задумал заказать еще одно.

Назри добавил несколько деталей: описал улыбку своей избранницы и ее нежные руки и собрался было идти, когда каллиграф сказал ему:

— Спасибо, что не побоялись и не пошли на попятный.

— На попятный? — посмотрел удивленно Назри. — Почему это я должен был пойти на попятный?

— Потому что вас беззастенчиво шантажировали «чистые» и подослали своего бородатого фанатика к вашему управляющему. Он позвонил мне немедленно, и я его успокоил. С нами в одной лодке не только президент республики, но и все христианские патриархи. Ума не приложу, как этим бараньим головам удалось все пронюхать!

О «чистых» Назри впервые услышал два года назад. Его младший брат тайно симпатизировал им, сам же Назри не выносил их на дух. Он видел в них отвратительную карикатуру на арабов и находил их пропаганду крайне бестолковой. Они представляли угрозу обществу, потому что хотели упразднить республику и демократию и вернуть в Сирию халифат и шариатские суды. Как партия они не имели никаких шансов в открытой политической борьбе, поэтому держали свою армию в подполье, и она действовала жестоко и бескомпромиссно: шантажировала, устраивала провокации и террористические акты, в то время как верхушка «чистых» читала доклады о славном прошлом арабского народа и призывала к нему вернуться.

— Но послушайте, — возмутился Назри, — вы плохо знаете Назри Аббани. Я действительно считаю, что такая школа нам крайне необходима!

Он замолчал. Ему вдруг стал неприятен собственный пафос. В сущности, он считал каллиграфию безобидным искусством.

— Воюйте с вашими бородатыми сколько угодно, только не забывайте о письме, которое обещали сделать не менее бородатому клиенту, — пошутил Назри, протягивая мастеру на прощание руку.

Он успел выйти за дверь, прежде чем до Фарси дошел смысл этих слов.

Через три дня Аббани бросил в соседский двор следующее письмо. Красавица по-прежнему сидела там и что-то переписывала в тетрадь из большой книги. Назри снова приложил к посланию золотую монету и предложил незнакомке встретиться в любом удобном для нее месте.

Женщина рассмеялась и, подобрав листок, исчезла.

С середины декабря Хамид Фарси снова стал ездить по стране. Он собирал деньги и уговаривал влиятельных людей поддержать его проект. Пожертвования текли рекой, так что Фарси решил сразу после дамасской открыть школу и в Алеппо. Планировалось еще пять филиалов в крупнейших городах страны, однако центром подготовки каллиграфов должен был остаться Дамаск.

Но еще больше, чем пожертвований, искал он подтверждения главной своей идеи: о том, что время реформирования арабского шрифта настало. Когда год назад он заговорил об этом в Совете мудрейших, главном органе Лиги знающих, его подняли на смех. Иные трусы находили эти взгляды опасными и были готовы проспать еще не одно столетие, лишь бы сберечь собственную шкуру. Когда же Фарси от своих планов не отступился и во всеуслышание объявил о готовности лично отвечать за все — пусть даже ценой собственной жизни, — атмосфера недоверия развеялась и зал разразился аплодисментами.

Страна была на подъеме. Что ни день, открывались новые возможности, о которых раньше можно было только мечтать.

В середине февраля Хамид Фарси сел в автобус, направлявшийся из Дамаска в Алеппо. По расписанию он отъезжал в восемь часов, однако с места тронулся лишь около девяти. Машина долго петляла, пока наконец не достигла северной окраины города, поселка Квабун, и не выехала на Национальное шоссе в направлении города Алеппо.