Такое понимание, как мы относимся к племенам и этнической принадлежности и почему, имеет далеко идущие последствия. Во-первых, в результате межгрупповой конкуренции распространяются всевозможные хитрые приемы, позволяющие расширить границы “своего племени”. И религии, и народы в ходе культурной эволюции учились все лучше задействовать и эксплуатировать эту особенность нашей психологии, создавая квазиплемена. Во-вторых, такое понимание означает, что дихотомия включенности и невключенности в группу, которой придерживаются психологи, упускает главное: не все группы одинаково важны, и не обо всех мы думаем одинаково. Например, гражданские войны намного чаще ведутся из-за маркированных этнических или религиозных различий, а не из-за различий классовых, имущественных или политико-идеологических31
. Это потому, что наш разум готов делить социальный мир на этнические группы, но не на классовые или идеологические32.Наконец, психологические механизмы, стоящие за тем, как мы думаем о “расах”, на самом деле возникли для анализа не расовой, а этнической принадлежности. Вероятно, вы несколько растеряны, поскольку расовую и этническую принадлежность часто путают. Принадлежность к этнической группе основывается на маркерах,
Эту мысль подчеркивает и то, что расовые критерии не обладают когнитивным приоритетом перед этническими: если дети или взрослые оказываются в ситуации, когда акцент или язык указывает на “ту же этническую принадлежность”, а цвет кожи – на “другую расу”, этнолингвистические маркеры оказываются важнее расовых. То есть дети выбирают в друзья человека другой расы, который говорит на их диалекте, а не человека своей расы, который говорит на другом диалекте33
. Даже более слабые критерии вроде одежды иногда оказываются важнее расовых. Склонность детей и взрослых предпочтительно учиться и взаимодействовать с теми, у кого общие с ними расовые маркеры (ошибочно принимаемые за этнические критерии), вероятно, способствует сохранению культурных различий между расово маркированными популяциями, даже живущими по соседству.Здесь я хочу подчеркнуть, что в результате культурно-генетической коэволюции у людей развивается надежное психологическое оборудование, позволяющее составлять карту мира невероятной культурной сложности и маневрировать в нем. Однако при составлении карты социального мира вокруг нас на основании собственных наблюдений и категорий, усвоенных через культуру (в том числе раса, см. главу 7), наша фолк-социологическая система, примерно как зрительная, систематически ошибается и сообщает нам лишь о самых важных ориентирах и основных путях, оставляя без внимания массу деталей. Поэтому динамически меняющиеся шкалы и градиенты культурных вариаций нередко воспринимаются нами в виде стоп-кадра с усиленной контрастностью.
Почему люди так склонны к родственному альтруизму и взаимности
Попытки применить теорию эволюции к людям с давних пор сопровождаются подчеркиванием важности родства и взаимного альтруизма (взаимности), что я отметил в главе 9. В том, что они имеют огромное значение, нет сомнений. Однако любопытно другое: насколько сильны факторы родства и взаимности у людей по сравнению с другими видами. Генетическое родство определенно играет роль в социальной жизни приматов, однако не идет ни в какое сравнение по важности с тем, что мы видим у людей. Люди помогают большему числу родственников и делают это чаще, чем другие млекопитающие, которые упускают как возможности помочь, так подчас и целые классы родственников (например, сиблингов по отцу). Чтобы возник альтруизм, основанный на родстве, индивиды должны иметь возможность определить,