Примерно такой же коэволюционный процесс, вероятно, снабдил нас некоторыми основными ментальными инструментами, позволяющими оценивать репутацию человека, а также некоторыми настройками и мотивациями по умолчанию, позволяющими судить о явлениях вроде вреда, статуса и справедливости. Эти психологические адаптации возникли в ходе генетической эволюции в ответ на широкое распространение – посредством межгрупповой конкуренции – социальных норм, которые (1) подавляли возможность навредить сообществу или его членам, (2) предписывали справедливо обращаться с сородичами и (3) устанавливали прочные статусные отношения. Моя коллега из Университета Британской Колумбии Кайли Хэмлин, специалист по психологии развития, продемонстрировала, что к концу первого года жизни дети проводят довольно тонкие социальные различия, соответствующие этим прогнозам. Кайли показывала детям простые кукольные сценки с моралью, и ее работа выявила, что дети предпочитают кукол, которые помогают другим, но в целом не любят кукол, которые мешают или еще как-то вредят окружающим. Но главное – у детей очень быстро появляется ключевой неочевидный критерий: уже к восьми месяцам дети предпочитают кукол, которые
Коротко говоря, чтобы выжить в мире, где правят социальные законы, поддерживаемые третьими сторонами и репутациями, мы стали прирожденными специалистами по усвоению норм с просоциальным уклоном, по следованию нормам путем интернализации важнейших мотиваций, по выявлению нарушителей норм и по управлению репутацией. Это довольно сильно отличает нас от остальных биологических видов.
Как нормы создают этнические стереотипы
Если группа шимпанзе натыкается на одиночку из соседней группы, тут же следует вспышка враждебности, и на чужака обрушивается лавина уханья и лая. Если группа достаточно велика, на незадачливого путника, скорее всего, нападут и могут убить. В человеческих сообществах, даже самых маленьких, ведут себя совсем не так, как в популяциях шимпанзе, поскольку местные группы, будь то охотничьи отряды, деревни или отдельные домохозяйства, входят в более крупные племена или по крайней мере в размытые племенные сети. Члены одного племени (или одной этнической группы) говорят на одном и том же диалекте или языке и нередко обладают многими другими очевидными приметами принадлежности к своему сообществу – это и одежда, и приветствия, и жесты, и ритуалы, и прически. Менее очевидно, что у соплеменников обычно общий набор социальных норм, верований и мировоззренческих черт, на которых строится их жизнь и которые позволяют им предсказывать поступки друг друга, координировать свои действия и сотрудничать22
.Дело не в том, что люди так уж приветливы и в целом по-дружески относятся к чужакам. Во многих человеческих сообществах в прошлом и настоящем одиноким путникам нередко приходится спасаться бегством, встретив большую группу чужаков, как, например, случалось у инуитов, о чем я уже упоминал. Среди малых сообществ такое часто происходит на границах языков или когда местные сообщества воюют друг с другом. Однако не редкость, когда в пределах племенной сети, в которую часто входит так много людей, что все они никак не могут быть лично знакомы друг с другом, люди могут охотиться, собирать пищу, выращивать посевы, путешествовать и искать брачных партнеров в относительной безопасности. К чужаку, особенно если он знает нужные приветствия и носит на себе соответствующие символы, можно обратиться и определить, в каких общих сетях отношений вы состоите23
.