Секретарь

Странно, подумалось ему. И Иахиму, и Эрану я готов верить безоговорочно. Я привык к ним, хотя не провёл рядом и недели. В них чувствуется что-то простое, безыскусное, правильное. Даже в дуракавалянии. С господином Мёленбеком сложнее — в его словах всё время приходится искать подвох, испытание, расчёт, но в конце концов…

А если они там, у себя, рубили и жгли крестьян?

Я же не знаю. Я сужу с их слов. Верю их словам. Не слишком ли безответственно для секретаря? Блин, я вот готов вместе с ними спасать Ке-Омм от Шикуака. А они? Они готовы? Мёленбек вроде заявил, что ему его мир, его отражение важнее.

Не об этом ли степняк предостерегал?

Три недели — и нет их. И всё. Делай, что хочешь, накручивай себе в голове, что хочешь, живи дальше, как будто ничего не было.

На душе сделалось муторно.

Напрягая мышцы живота, Лёшка попробовал толкнуться за слой, в ойме, но упёрся словно в ледяную стену. Бум-м! — и никуда. Бум-м! — и назад. Только «бум-м!» беззвучное. Ца не чувствовалось совсем. Господа, Алексея Сазонова можно брать тёпленьким. Мурза! Катафот! Дикий! К вашим услугам.

Ладно, решил Лёшка, это после.

В магазине он, ранний покупатель, с сетчатой корзинкой, прихваченной на входе, прошёл между полок, выбрал две пачки макарон, дальше добавил десяток яиц, в мясном отделе, подумав, взял к двум упаковкам бёдрышек ещё крылышки, которые любила Динка. У кассы разжился шоколадкой.

Сонная женщина-кассир пропустила покупки через сканер, и долго, недовольно кривя губы, выковыривала сдачу с пяти тысяч.

— Вы как знаете, когда с такими деньжищами прийти!

— Я не нарочно, — сказал Лёшка.

— Все так говорят!

Женщина отсчитала пятисотки и сотки, высыпала несколько кружков десятирублёвых монет.

— Спасибо.

Лёшка сложил продукты в пакет. Килограмм пять по весу. И это через три микрорайона топать. Нет бы в магазине поближе купить! Мозги что-то поздно включаются, переключатель проржавел. Маршрутку что ли поймать?

Мелочь звенела в заднем кармане, тёрлась о брошь.

Лёшка дошкандыбал до следующего перекрёстка и повернул к Полярной. Переулок был узкий и тёмный, они пропустили его с Ромкой, когда Лёшка возвращался от тёти Веры, и прохода в нём раньше не было. Остатки забора торчали слева. Дома подступали к проезжей части, оставляя для прохода пешеходов тонкую тротуарную полоску — двоим не разойтись.

Бёдрышки и крылья холодили кожу через пакет и джинсы. Трое мальчишек, шумно крича и споря, прокатили на велосипедах.

— Он не умер!

— Умер! Третий фильм посмотри!

— Я смотрел!

Вроде и хорошо.

Вокруг обычная жизнь, суббота, город просыпается, дышит летом, пахнет сдобой и стриженной травой, кошка глядит из подвальной дырки, садится в припаркованный на обочине «форд» крупный, сердитый на вид мужчина, за ним из подъезда выбегают в спешке накрашенная женщина и девочка с собачкой на поводке.

А в груди — холодно. Неуютно.

Будто воткнули льдистый клинок и сломали его у рукоятки, оставив кусок железа в теле. Не видно, но чувствуется. Какая-то гадость. Совсем не ойме, не переход за слой. Другое. Жуткий обломок даёт о себе знать, кусая резким холодом сердце и сковывая дыхание.

Если попытаться выделить, отчего, и не разберёшь наверняка. Всё смешалось. Здесь и слова Аршахшара, и Мёленбек, и Ромка, и тётя Вера, и мёрзлая громада чужого мира, и Ленка, и пустота, когда из без пяти минут супермена превращаешься в обычного человека, и Шикуак, плетущий сети в Замке-на-Краю, и навалившееся ощущение ответственности, где, кажется, вот-вот облажаешься, потеряешь, упустишь что-то важное…

Время уходит.

Лёшка выдохнул, мотнул головой. Ничего! Не сдаваться же сразу! Да, тревожно. Тревожно! Он вдруг понял, что лучше всего его состояние описывает именно это слово. Тревожно! И что? И сразу лапки вверх?

Нет ца — значит, нет ца. Обойдёмся пока и так. И вообще, это от курицы холодно! И переулок мрачный!

Он дошёл до Полярной, до новостройки, незаметно выросшей на месте обветшавшего деревянного дома ещё тридцатых что ли годов. Супермаркет на первом этаже был открыт. Покупатели с тележками за витринными стёклами ненавязчиво рекламировали богатый продуктовый ассортимент.

Повторяя про себя: «Помидоры и колбаса», Лёшка сложил пакет в ячейку хранения и, взяв ключ, двинулся по проходу за турникеты. Маме можно оливок зелёных, подумалось ему. И батончиков, наверное, Динке с Ромкой.

Он пофыркал на собственную серьёзность. Взрослый, блин, аж кошмар! С другой стороны — приятно осознавать, чего уж. Не с бухты-барахты человек, не одинокий корсар, социальное существо.

«Докторскую» Лёшка нашёл сразу, взвесил махом на пятьсот рублей. Батон колбасы наперевес — и ты ни дать не взять подносчик снарядов. Банка оливок — граната, «сникерс» — обойма.

С помидорами, правда, не повезло. Во-первых, они были ужасно дорогие. Испанские, кажется. Во-вторых, их расфасовали по пластиковым коробочкам, по четыре-пять ягод на веточке. Полтора килограмма набрать — коробок десять получится. Мама такую щедрость идиотскую точно не поймёт.

Он сам бы не понял.