Секретарь

— Штессан. Я лишь помог немного.

— А этот… здоровяк?

— Он не красил.

— Вот он — воин.

— А вот если вы оказались один, — прищурил глаз Лёшка, — и что — не сготовите себе, не наведёте порядок, одежду не постираете?

— Алексей-мехе, для этого женщины есть. У мужчины в степи есть только конь, он за ним ухаживает. Всё остальное женщина-кенэ делает — калак ставит, яму копает, посуду лепит, кизяк собирает. Дети тоже на ней.

— А если нет женщины?

Аршахшар фыркнул.

— Ай, Алексей-мехе, хитрый, да? Если нет женщины, воин садится на коня и добывает её!

— А если не добудет?

— Умрёт.

— Тяжёлая доля.

— Много моего народа пропало так.

— Там завтракают, — сказал Лёшка.

— Ветра в твои руки, Алексей-мехе.

Аршахшар, чуть косолапя, направился по коридору к обеденному залу, скрытому створками, но, сделав три шага, на цыпочках вернулся обратно, прижал палец к губам и показал Лёшке выйти на крыльцо.

Лёшка повиновался, степняк поспешно прикрыл дверь.

— Будь очень осторожен, Алексей-мехе, — сказал он, прижимая плоский нос к Лёшкиному уху. — Гугуц-цохэн — коварный человек.

— И что? — покрываясь мурашками, спросил Лёшка.

От Аршахшара пахло остро, потом, горькой степной травой, заношенной одеждой.

— Ты думаешь, — прошептал Кортоз, — он с тобой возится, потому что добрый? Ты у него не первый секретарь, Алексей-мехе, далеко не первый. А где остальные? Не хочешь его спросить? Куда делись?

— Наверное, умерли, — сказал Лёшка.

— Ай, молодец!

Аршахшар потрепал его по макушке и, косолапя, зашёл в дом, словно сказал всё, что хотел. Басторз!

Звякнуло ведро.

Какое-то время Лёшка смотрел на траву, на пеньки и асфальтированную дорожку, серым языком ныряющую под створки ворот, а видел лишь кривую улыбку Аршахшара.

Чего сказать хотел? Какую правду от себя донести? Что его, Лёшку, просто используют? Так это и ежу понятно. Он за это заработную плату получает. Вообще-то быть секретарём ему нравится… Нравилось?

Лёшка закусил губу, вспомнив, что выговаривал ему Мёленбек.

На самом деле, обидно. Будто он только что из детского сада. Сами дурака валяют, а указывают — ты никто, ты сквир, думай головой, почему мы вокруг тебя выплясываем. А чего, действительно, выплясывают? Чтобы он думал головой? Или за всем этим стоит нечто другое? Штессан только вступился в конце. Ну и Мальгрув…

— Любуешься?

Иахим был тут как тут. Неслышно вышел на крыльцо, встал рядом, жилистый, в одних штанах, шрам на щеке, птица-змея на плече, чуть ниже Лёшки даже, а словно сантиметров на двадцать выше.

И ухо — неправильное.

— Дышу.

— Понятно, — Штессан повернул голову, и Лёшке стал виден его затылок.

Под черными волосами проглядывал, приподнимая их, заживший рубец.

— Я вполне взрослый, — сказал Лёшка.

— Так-то да, — Иахим улыбнулся и положил руку ему на плечо. — Ты только не обижайся на Солье, Алексей. Он иногда резкие вещи говорит, а понимание его правоты приходит позже. Он мыслит по-другому.

— Ага.

— Пойми, нам важно вернуть Ке-Омм. А Солье — последний, кто это может сделать. И ради Ке-Омма он пожертвует многим.

— И мной?

Лёшка посмотрел на Иахима.

— Возможно, — не отвёл глаз Штессан. — И мной, и Эраном, и Кортозом. И всеми, кого ты вытянешь с той стороны.

— А так хотелось пожить, — сказал Лёшка.

Слова прозвучали так жалобно и нелепо, что в конце он не выдержал и хрюкнул.

— Печаль, — сказал Иахим.

Они расхохотались, не сговариваясь.

— Вот у нас в кнафуре, — раздался за их спинами голос Мальгрува, — был панцир такой, по имени Йоггин. Как ночь перед сражением, ну, с кнелями мятежных кошалей или с ассаями теми же, так у него дар прорезался — самую простую, тысячу раз слышанную историю умел рассказать так, что все с ног падали. Такие оборотцы вкручивал — глаза таращились и рот перчаткой раскрывался. Даже дядя Гейне-Александры, сиятельный Клоцнар Лакке Невозмутимый, однажды нахохотался так, что подпалил себе знаменитую бороду от лагерного костра. И я сам тому был первый свидетель. Да. И это я к чему вообще? К тому, что в ожидании смерти всякое уныние лучше слать к Шикуаку.

— А что с ним случилось потом? — спросил Лёшка.

— С кем?

— С Йоггином.

Мальгрув шумно поскрёб шею.

— А что случилось? Кажется, убили его.

— Жалко.

— Так всех жалко, — вздохнул великан. — Иахима жалко. Меня жалко. Степняка нашего и то жалко, хотя уж, честно скажу, довольно неприятный это народец. Однажды наш кнафур хорошо потрепали. Лет пять назад, помню. Коняшки у них больно быстрые и кусаться любят. Чуть палец тогда не оттяпали.

— У Солтан-Охе? — спросил Штессан.

— Не, Солтан-Охе был севернее.

— Ну!

— То есть, вы у себя это называете «у Солтан-Охе»?

— А где? Восемь кулаков нашего кнафура под рукой ликурта Дарро Каннацэ по прозвищу «Полголовы» здорово тогда ваш авангард выручили.

— Ну уж выручили…

— Спасли.

— Ну уж спасли.

— Признай, Эран.

Мальгрув сдвинул рыжие брови над бегущими по лбу значками и скрутил из пальцев дулю.

— На!

Они зашли в дом, толкая друг друга локтями.

Лёшка подумал, сейчас ещё Мёленбек явится. Но владелец особняка медлил. Пришлось вернуться к ведру и швабре.