Секретики

– А вот я тебе! – заорал вдруг пастух страшным голосом, размахнулся и щелкнул кнутом. Кончик кнута с косичкой из жесткого конского волоса ударил прямо по правому глазу быка. Веко дрогнуло, бык плавно отвел голову и чуть попятился. Пастух щелкнул еще раз, целя по незащищенному шерстью носу. Бык словно очнулся, замотал головой, подался в сторону и вдруг припустил трусцой, как напуганная овца, смешно вскидывая задние ноги. Стадо, стоявшее мертво, сразу ожило. Пятнистая корова впереди решительно вытянула голову и бросилась догонять вожака, за ней поспешили остальные. Пастух еще что-то долго кричал им вслед, затем подошел к забору, весело подмигнул мне, перекинул кнут за спину – грубо отесанная ручка на груди, ремень через плечо – и пошел догонять стадо. Кончик кнута с вплетенной в него косичкой тянулся за ним по мокрой истоптанной земле, оставляя извилистый след.

Вечером я принялся мастерить себе кнут. Нашел толстую ветку, стащил у бабки моток веревки, которой привязывали вещи к багажнику машины. Дед подошел, когда я раздумывал, как лучше закрепить веревку на ручке. Он сделал мне настоящий кнут: сплел веревку в косичку, навязал на конце большущий узел, приколотил гвоздем-скобкой кнутовище к ручке, а для пущей надежности еще и обмотал скобку изоляционной лентой. Потом мы пошли на луг, где он показал, как щелкать кнутом. Сначала, конечно, так красиво, как у деда, не получалось, но уже на следующий день я освоился и несколько дней заставлял бабку вздрагивать, подбираясь к ней втихаря и щелкая кнутом у нее за спиной. Бабка всё перетерпела, а я, наигравшись, забросил кнут, но стадо теперь всегда обходил стороной. Дед и бабка, кстати, ничего не сказали маме, сохранив историю в тайне, за что я им и по сей день признателен.

В тот день, когда мы с дедом возвращались к ужину с луга, он рассказывал про свое детство в Петропавловске, про то, как однажды поднырнул под баржу, потерял ориентацию под водой и чудом выплыл, выбрал-таки правильное направление.

– Родителям тогда ничего не сказал, что их попусту расстраивать, тебе первому рассказываю, – признался он.

Мы шли с ним по полю, кнут висел у меня на плече, как у заправского пастуха, кончик косички тянулся по выгоревшей, обглоданной овцами траве, но следа на ней не оставлял.

18

Что остается в памяти от детства, если нам посчастливилось прожить его без тяжких душевных травм: не вкусить мук в сиротском приюте, не познать голода, холода, побоев и нелюбви вечно пьяных родителей? Впрочем, я встречал таких, кто вспоминал и голод, и холод, и пережитые в детстве тридцать три несчастья с радостной и на диво теплой улыбкой. С возрастом в тебе сохраняются лишь осколки пережитого, о которых ты до поры не вспоминаешь. Но стоит, например, открыть семейный альбом, как память просыпается и начинает работать, извлекая из своих тайников-“секретиков” подробности, как будто достает их из забытого на чердаке прабабкиного чемоданчика. Почему в какой-то момент возникает напрочь забытый образ? Почему он встает перед глазами, объемный и живой, и вдобавок из потаенных глубин всплывают связанные с ним эмоции? Простота появления воспоминаний кажимая (любимое словечко деда, заимствованное им из философского словаря Гегеля, которого он особенно ценил). Объяснить это чудо я не умею, я только ощущаю его всякий раз, вглядываясь в очередной открывшийся “секретик”. Удивительно и то, что вместе с образом приходят цвета, звуки, запахи и вкусовые ощущения – те, давние, не столь яркие, как при первой встрече, но они посещают тебя, потому что ты заставляешь свой мозг вспоминать. И чем усерднее ты вспоминаешь, тем больше всплывает деталей, и вот уже волоски на руке, мочка уха, кожа на щеке опять ощущают ласку, а ухо явственно различает оттенки речи дорогого собеседника, ее изумительно родное своеобразие, то, что осталось в тебе с детства, хотя казалось навсегда потерянным. Но в нужный момент память напомнит, потому что утраченное всегда с нами, хотим мы того или нет.

Детство – наш потерянный рай, лишенный одной из главных составляющих времени – прошлого, которое незаметно, но упорно наполняет кладовые памяти.

В детстве мы живем лишь сегодняшним днем. Повзрослев, обретаем прошлое, учимся осмыслять истории других людей, постигая таким образом то, что случилось до нашего рождения, или то, на что по незнанию не обращали внимания. Без такого осмысления невозможно по-настоящему научиться страдать и противостоять страданию. В детстве на дне сознания (в раю это пространство как бы стерильно) только начинают копиться печали. С возрастом мир становится сложным и многомерным. Волшебство, которым напоена дошкольная жизнь, истаивает: грибы перестают разговаривать, а дома – расти. Мыслить по-детски, говорить по-детски, перефразируя апостола Павла, больше не получится, мы вступаем в период взросления, и лишь одно остается от того райского времени – любовь мира, распахнувшегося нам навстречу, и наша ответная любовь к нему.