Секретики

Главная лестница школы, ведущая в актовый зал, всегда была забита на переменах, нужно было набрать скорость и мчаться по ступеням, не теряя ее. Пронырнуть под рукой училки, притормозить за плечо девчонку и, оттолкнувшись от него, продолжить бег – это умение отрабатывалось ежедневно и было куда круче скучных физкультурных упражнений. Я спешил что есть мочи, перепрыгивая через две ступеньки. На площадке между третьим и четвертым этажами у перил образовался какой-то затор – толстенная тетка, ведомая под руки Эмилем и нашим завучем Исааком Соломоновичем, загородила проход. Спускающиеся вниз девчонки прижались к стене, пропуская процессию. Я увидел зазор, рванул из последних сил и, не рассчитав, влетел головой тетке прямо в живот, мгновенно отпрянул, услышав ее “ох!”, поднырнул под руку Исаака Соломоновича и полетел дальше, не оборачиваясь и не обращая внимания на его грозный окрик: “Ученик, стой! Стой немедленно!” Домчавшись до актового зала, я ввинтился в толпу входивших и нашел себе местечко во втором ряду с краю, поближе к сцене. Каково же было мое изумление – пожилую тетку завели на сцену и усадили в кресло перед микрофоном, она и оказалась легендарной Анкой. Она принялась рассказывать о бое, когда раненый красноармеец заставил ее, медсестру, строчить по наступавшему врагу. Еще она призналась, что образ Анки-пулеметчицы – собирательный, что таких женщин в дивизии Чапаева было много. Словом, полный облом. Она просто воевала на гражданской, а теперь ходила с выступлениями по школам, как старики-ветераны, слушать которых было очень скучно.

История с Анкой запомнилась еще и потому, что, повернувшись к проходу, я заметил Эмиля, присевшего на свободное кресло с краю. Я сперва подумал, он меня пасет, чтобы отвести к директору, а он вдруг подмигнул мне заговорщически и сказал: “Значит, Анку-пулеметчицу решил угробить? Ты б так на моих уроках бегал, слабо?” Рассмеялся, встал и пошел, пригибаясь, к выходу. Ему как учителю можно было сбежать с мероприятия, а мне пришлось сидеть до конца.

В целом же, школьная жизнь текла себе потихоньку. Пять дней в неделю мы разучивали неправильные английские глаголы, стояли на линейках и скучали, слушая в сотый раз о пионерах-героях, портреты которых висели в классах и в коридоре на втором, малышняцком, этаже, играли в фантики, менялись марками и самодельными бумажными деньгами.

Марки мы собирали по-разному. Кто-то, ведомый просвещенными родителями, собирал колонии, кто-то – английские или бельгийские марки с портретами королев. Такие марки были невзрачными на вид, но сведущие уверяли, что именно они самые дорогие и редкие. Кто-то, как и я, собирал марки Бурунди, большие, с яркими изображениями экзотических животных – зебр, слонов и крокодилов. Их целыми сериями можно было купить в специальном магазине на Кутузовском проспекте. Помню, я обменял три тувинских треугольника, наверное редких (Тува успела побыть независимой совсем недолго), на такую серию и стал обладателем целого зоопарка, который несколько недель пристально рассматривал.

Политические события, связанные с марками, нас не особо волновали, но я почему-то хорошо помню, как стою около школьного туалета и рву марки с изображением Мао, а три моих приятеля с изумлением на меня смотрят. Газеты сообщили о разрыве отношений СССР с Китаем и об окончании вечной дружбы наших стран. Мне к тому времени уже надоело собирать марки, и, чтобы от них избавиться, я нашел способ, повысивший мой рейтинг в глазах сотоварищей.

С того момента за мной закрепилась кличка Аляу, сокращение от моей фамилии на китайский манер. Кто-то из присутствовавших при истреблении китайских марок обозвал меня “Аляу-Сяу-Ляу-партизан”. Тут была и еще одна всем понятная цитата – наш физик Ануширван Фириевич Кафьян говорил с сильным армянским акцентом и постоянно коверкал наши фамилии. Мою он выговаривал как Аляушковский. Окончание длинного прозвища отпало на второй день, а Аляу или Аляушкой меня называли до самого конца школы.

Марки были увлечением мимолетным, другое дело – денежная лихорадка! В какой-то момент все дружно принялись рисовать бумажные деньги и ими меняться. Понятное дело, что красиво нарисованные цветными фломастерами или карандашами купюры стоили куда дороже варварски накарябанных “фунтиков”, “пенигов” или “юаньцев” (названия могли быть похожими на названия реальных денежных единиц, но не копировать их, таково было правило). Например, хорошо рисовавший Вовка Приймак застолбил “долляр” и вырисовывал банкноту тщательно и аккуратно, больше двух, от силы трех купюр за вечер произвести он не успевал. Я сначала насел на деда, и он помогал мне изготовлять “пфендрики”, которые шли 500 к 50 приймаковским “доллярам”. Разбогатеть мне никак не удавалось. Кто-то, то ли Дёма, то ли Евдак, притаранил изготовленные на ротаторе синьки настоящих банкнот, сделанных в КБ, где трудились его родители, но синьки были забракованы на общем совете: нарушалась конвенция – в ходу могли быть только “наши” деньги, а не копии настоящих.