Секретики

За день до представления на балконе второго этажа установили длинную выступающую балку, к концу которой прикрепили блок. Под балконом, чуть в стороне, соорудили нечто вроде землянки с настилом из бревен, уложенных в три наката, а на лужайку перед домом натащили стульев для гостей. Во время этих приготовлений мы, актеры, давно наряженные и готовые к выступлению, сидели в гостиной, наблюдая в окно за происходящим.

Наконец дали сигнал, ударив в корабельную рынду, и спектакль начался. Я изображал фашиста-часового. На мне были черный китель, галифе, широкий ремень с портупеей и черная пилотка. Под китель на живот подложили подушку: фашист должен был быть толстым и неповоротливым. Я появился из-за угла с автоматом наперевес и начал важно прохаживаться перед импровизированной землянкой, рядом с которой стояла табличка “Мост”. В этот момент на балкон вышла Тонька в летном шлеме, авиационных очках и с парашютными лямками на плечах. Хор участников принялся гудеть, изображать рев самолетных моторов. Тонька взобралась на перила, предварительно защелкнув карабин на толстой веревке, пропущенной через блок. Стоявший в глубине охранник натянул веревку и начал отсчитывать: “Пять-четыре-три-два-один”, а затем громко скомандовал: “Пошел!” Тонька прыгнула вниз и, удерживаемая страховкой, опустилась на землю прямо у меня за спиной. За ней опустился кто-то еще. По роли, фашист не заметил появления диверсантов и продолжал тупо охранять мост, расхаживая из стороны в сторону. Тонька набросилась на меня с бутафорской финкой, ударила в спину, я комично вскинул руки, выпустил автомат и повалился в траву. Всё это репетировалось тысячу раз и слово “комично” наверняка было написано в сценарии. Пока я лежал кулем, второй диверсант, достав пачку взрывчатки, протянул ее Тоньке со словами: “Тол, бери скорей!” Тонька кивнула, засунула пакет под мост, вставила в него бикфордов шнур и подожгла. Затем они отползли в сторону и залегли, закрыв головы руками. Шутиха рванула, из-под моста потянуло сизым дымом. На этом первая сцена закончилась.

Мы вскочили и убежали переодеваться, а на пятачок вышли партизаны, притащившие мангал с горящими углями – подобие походной кухни. На мангале стоял котел, из трубы шел настоящий дым. Партизаны в ватниках, с красными лентами на шапках выстроились в очередь к повару, разливавшему по мискам суп.

– Что у нас сегодня? – поинтересовался молодой партизан в накладной бороде.

– Щи! – торжественно произнес повар, отмеряя ему порцию супа.

Третья сцена была тоже не особо замысловатой. Тонька, советская разведчица, встречалась на улице оккупированного города с господином в пенсне, с тросточкой и в цилиндре – понятное дело, с нашим резидентом. Сперва они долго бродили по воображаемой улице, внимательно разглядывая афиши, пока, наконец, Тонька, столкнувшись с господином, не протянула ему половину фотографии.

– На! – сказала Тонька.

Резидент вынул из портмоне вторую половину фотографии, приложил ее к врученной, взял Тоньку под локоток и галантно увел за угол дома.

Потом те, кто был в ватниках и шапках с красными лентами, забрались в блиндаж, а другие, в том числе и я в своей фашистской амуниции, раскинули руки и побежали, изображая эскадрилью бомбардировщиков. Пролетая над землянкой, преобразившейся, по замыслу режиссера, в дот, “самолеты” бросали туда бенгальские огни – фугасные бомбы. Отбомбившись, мы завернули за угол, бывший нашей кулисой. Партизаны выбрались из подполья, встали во фрунт перед главным в фуражке, отдали ему честь, а крайний, сделав шаг вперед, произнес дикторским голосом: “Налет вражеской авиации закончен. Толщина дота выдержала”. После чего все актеры выбежали на лужайку и изобразили общий поклон.

– Толщина! – первой выкрикнула моя бабка, была награждена громом аплодисментов и получила какой-то сладкий приз.

Понятно, что и нас не обделили: шофер и охранник уже жарили на мангале шашлыки, на лужайку вынесли столы, и началось пиршество.

Война никак не хотела уходить. В те времена можно было еще встретить трофейные “опели” и “БМВ”. Почему-то чаще они встречались в провинции, в Москве я их не помню. В Зеленоградской на соседней улице жил дядька, у него было аж три “опель-кадета”, из которых он всё собирал один, но на ходу я его так и не увидел. Мы бегали к нему позырить, но подойти к фашистским “опелям” он нам так ни разу и не позволил. Зато в дырку в заборе их можно было разглядывать сколько угодно, что мы и делали. Залипая у нее, обсуждали, что лучше – трофейный “опель”, отечественная “Победа” или “Москвич 401”, похожий на тот же “опель-кадет”. Особенно нам нравился “козел”, или “ГАЗ-69”, потому что он мог проехать туда, куда фашистским машинам было не добраться.