Секретная династия. Тайны дворцовых переворотов

Разумеется, в этих строках ясно видны политические симпатии юного Семевского, и его пафос относится не столько к 1718 году, сколько к своему 1860 году. Именно исходя из этой страстной предпосылки, Семевский защищает подлинность письма Румянцева: «Нельзя же отвергать его так легко, мимоходом, как это делает г. Устрялов. За письмо говорит многое: этот современный колорит, эта живость красок при описании самых мелких подробностей, эта необыкновенная выдержанность рассказа, тон – именно такой, каким должен был говорить верный денщик Петра Алексеевича. Подлоги литературные – достояние того периода, в котором литература получила последнее развитие: они являются в эпоху роскоши литературы. Кому бы вздумалось, для кого и для чего составлять частное письмо с таким старанием, с таким знанием и таким искусством, что почти каждый факт, каждое слово если иногда не соглашается с официальными историческими известиями, то всегда согласны с характером Петра, с характером окружающих его лиц? Устрялов не поднял всех этих вопросов…»[123] В этой и других своих работах Семевский сообщал, между прочим, об интересе к письму Румянцева А. С. Хомякова, полагавшего, правда, что «румянцевская записка есть полуофициальный документ, составленный по приказанию Петра»[124].

Одновременно, также в первом номере за 1860 год, с отзывом на книгу Устрялова выступил «Современник». Любопытно, что автором статьи «Сведения о жизни и смерти царевича Алексея Петровича» одно время считали Добролюбова. Комментатор статьи в добролюбовском Полном собрании сочинений[125] находил в ней «последовательность революционного демократа» и другие особенности добролюбовского подхода к истории и считал курьезной ошибкой, что статья об Алексее Петровиче в «Русском биографическом словаре» «приписана Пекарскому, тогда как это есть работа Добролюбова».

Между тем П. П. Пекарский, несомненно, и был автором этой работы, и в последнее собрание сочинений Добролюбова статья «Сведения о жизни и смерти царевича Алексея Петровича» уже не внесена. В фонде П. П. Пекарского хранится черновой автограф основной части этого сочинения[126].

Составитель приведенного комментария, убежденный в авторстве Добролюбова, исходил при оценке статьи не только из ее содержания. Тот же текст, написанный П. П. Пекарским, пусть одним из лучших представителей либеральной исторической школы, не вызвал бы некоторой части приведенных характеристик.

Однако перед нами не просто научный курьез. Серьезное ядро этого эпизода в том, что нужно точнее представлять реальные взгляды и отношения между деятелями революционной демократии 1850–1860-х годов и историками типа Пекарского. Расхождение, разрыв демократии и либерализма уже наметились, но далеко еще не завершились. Спустя два-три года, в 1862–1863 годах, статьи, написанные представителями разных школ, отличались бы уже резче (хотя и тут торопливому исследователю грозит опасность попасть впросак при оценке какой-нибудь анонимной статьи). Анализируя литературные и общественные отношения того времени, мы заметим еще сохраняющуюся немалую общность различных антикрепостнических течений. Пекарский печатался в «Современнике», и это не было случайностью. Более того, специалисты, причислив эту статью к добролюбовским, хоть и ошибались, но, видимо, не тяжко. Роль Добролюбова в редактировании этого материала очень вероятна. Именно он обычно «вел» в «Современнике» материалы, относящиеся к Петру I (сам написал известную статью «Первые годы царствования Петра Великого» и другие работы о Петре и против Устрялова). Известно, что Пекарский придерживался в то время весьма критических воззрений на исторические методы Устрялова, но, возможно, Добролюбов еще более усилил эту позицию. Вот пример: в черновике Пекарского отсутствует одно очень острое место, появившееся в печатном тексте, и не исключено, что оно вписано (или рекомендовано) революционером-редактором. Говоря о принцессе Шарлотте, жене Алексея, Пекарский писал, что она испытывала нужду и огорчения «и, наконец, даже была лишена утешения переписываться со своими родными». А дальше следуют «подозреваемые» нами строки: «И, несмотря на то, некоторые ставят в вину Шарлотте, что она была рыжевата, не сближалась с Россиею и перед смертью не послала ни одного благословения народу, которого она должна была сделаться царицею! Странное требование для времени, когда сильные мира даже не понимали, что существует народ, а знали, что есть масса рабочих сил, годных иногда, чтобы подставить под неприятельскую картечь и ядра, иногда же, чтобы таскать землю и рыться в петербургских болотах»[127].

Статья «Современника», понятно, затрагивала куда более общие вопросы, чем подложность или истинность интересующего нас письма. В ней тоже ясно видны проблемы 1860 года, во многом перекликавшиеся с событиями 1718 года.