Секретная династия

Мудрено, покончив с женщиной все общее в жизни, иметь еще от нее детей. В горячности моей я начертал манифест «О признании сына моего Николая незаконным», но Безбородко умолил меня не оглашать его. Но все же Николая я мыслю отправить в Вюртемберг «к дядям», с глаз моих: гоф-фурьерский ублюдок не должен быть в роли российского великого князя — завидная судьба! Но Безбородко и Обольянинов правы: ничто нельзя изменять в тайной жизни царей, раз так предопределил всевышний.

Дражайший граф, письмо это должно остаться между нами. Натура требует исповеди, а от этого становится легче и жить и царствовать.

Пребываю к Вам благосклонный Павел».

Понятно, что приведенный документ, по утверждению неизвестного копииста, является тем самым письмом Павла I Ростопчину, о котором вспомнил фон Бригген. Однако анализ текста вызывает к нему сильное недоверие. Скорее всего, это сочинение, стилизованное «под Павла I» и созданное после 1925 года. Как отмечалось, документ опирается как раз на те строки воспоминаний Бриггена, которые впервые появились в июньском номере «Былого» за указанный год. В письме нет грубых ошибок: верна, например, дата смерти первой жены Павла, великой княгини Натальи Алексеевны; в Коми-Пермяцком округе существуют указанные географические названия, иные выражения кажутся переведенными с французского.

Доводом против документа является и отсутствие в нем упоминаний о законности или незаконности рождения Михаила Павловича, родившегося после Николая, в 1798 году. Подозрительно выглядят строки, объясняющие судьбу подлинника (пожар, ризница, копия с копии и т. п.). Возможно, составитель документа желал пошутить, ссылаясь на свидетельство «товарища Н. П. Панина»...

Если бы подобный документ распространялся в период царствования Николая I, его можно было бы счесть за стремление скомпрометировать императора. Однако списков этого письма нет в собраниях даже самых смелых и осведомленных коллекционеров XIX века.

Недоверие к приведенному письму не разрешает, однако, загадку подлинного послания Павла к Ростопчину. Кроме свидетельства Бриггена, сведения о том же документе находились в руках Н. К. Шильдера. В его архиве хранится следующая запись некоего Д. Л., родственника Ф. В. Ростопчина (речь идет об изгнании Ростопчина со службы 20 февраля 1801 г.):

«Ростопчин, человек желчный, был глубоко уязвлен незаслуженною немилостию. Он был искренне предан Павлу и не раз оказывал ему услуги и государственные и семейные... Ростопчин часто умерял порывы Павла в отношении к императрице и императорской фамилии и даже успел однажды отстранить намерение государя разлучиться с супругой и детьми. В то время это ходило как слух, поныне сохранилось о том в императорской фамилии темное, ничем не доказанное и ничем не опровергнутое предание»[273].

Возможно, письмо Павла Ростопчину вроде того, которое только что приводилось, действительно существовало. Между прочим, в том же архиве Шильдера имеется запись о холодности Александра I к своему двоюродному брату принцу Евгению Вюртембергскому. «Не к этому ли обстоятельству, — спрашивал Шильдер, — относятся семейные услуги Ростопчина, о которых упомянуто?..»[274]

Эпизоды, представленные в главе, касаются одновременно двух полярных, но для своего времени равно таинственных сфер русской действительности: жизнь простого народа и негласная история «верхов», судьба крестьянина, благодаря случайным обстоятельствам выделенная из десятков тысяч подобных же трагических безвестных судеб, народные слухи, легенды, рождающиеся в условиях деспотизма, безгласности, и сложное напластование тайн, секретов, запретов на вершине этой системы, когда с виду малозначительное придворное событие может зловещим «усиленным эхом» отразиться на миллионах подданных. Герцен писал в «Колоколе»: «Там, где нет гласности, там, где нет прав, а есть только царская милость, там не общественное мнение дает тон, а козни передней и интриги алькова. Там какая-нибудь Мина Ивановна[275] перевесит негодование и стон целого города, хотя бы этот город назывался Москвой» (Г. XIII. 89).

В предисловии к изданию мемуаров Екатерины II Герцен заметит: «За тройною цепью часовых, в этих тяжеловесно украшенных гостиных кипела лихорадочная жизнь, со своими интригами и борьбой, со своими драмами и трагедиями. Именно там ткались судьбы России, во мраке алькова, среди оргий — по ту сторону от доносчиков и полиции» (Г. XIII. 386).

Отсюда естественно и логично возникала одна из задач рассекречивания прошлого, которую ставили издатели Вольной печати: извлечь на свет — в «Колоколе», «Полярной звезде», «Исторических сборниках» — и «козни передней», «интриги алькова»; проникнуть в почти недоступный историку и публицисту особый мир, который, по словам Герцена, «подобно кораблю, держащемуся на поверхности [...] вступал в прямые сношения с обитателями океана, лишь поедая их» (Г. XIII. 386).