Секретная династия

Проходит еще день, другой — Панаев издает приказы, проводит учения, держит взаперти арестованных офицеров. Тут является сам император вместе с графом Алексеем Орловым. Панаев продолжает: «Я встретил его величество [...] и подал рапорт о состоянии округа. Государь принял от меня рапорт, потом вышел из коляски, поцеловал меня и изволил сказать: «Спасибо, старый сослуживец, что ты здесь не потерял разума, я этого никогда не забуду». Потом, увидев стоящих на коленях поселян с хлебом и солью, сказал им: «Не беру вашего хлеба, идите и молитесь богу».

Потом государь начал говорить поселянам, чтоб выдали виновных, но поселяне молчали. Я в то время, стоя в рядах поселян, услышал, что сзади меня какой-то поселянин говорил своим товарищам: «А что, братцы? Полно, это государь ли? Не из них ли переряженец?»

Услышав это, я обмер от страха, и, кажется, государь прочел на лице моем смущение, ибо после того не настаивал о выдаче виновных и спросил их: «Раскаиваетесь ли вы?»... И когда они начали кричать «раскаиваемся!», то государь отломил кусок кренделя и изволил скушать, сказав: “Ну вот я ем ваш хлеб и соль; конечно, я могу вас простить, но как бог вас простит?”»

Николай не решился сразу скрутить бунтовщиков: боялся сопротивления. Орлов советовал добиться выдачи зачинщиков самими поселянами.

Панаев же осмелился в этом случае возражать влиятельному генерал-адъютанту и будущему шефу жандармов[281].

В конце концов стало ясно, что восставшие напуганы, сбиты с толку.

Затем царь стягивает войска, бунтовщики покорно складывают оружие и надевают цепи. Военный суд — закрытый и скорый: шпицрутены, Сибирь для нескольких тысяч человек, 129 умерших «после телесного наказания и во время такового». В царском манифесте было объявлено, что «виновные предаются в руки правительства самими заблужденными».

Описанием арестов и заканчиваются в 18-м номере «Колокола» воспоминания Панаева. Затем идет несколько заключительных строк, очевидно написанных тем же лицом, которое переслало мемуары Герцену:

«К этому простому рассказу прибавлять нечего, положение писавшего, его образ мыслей, роль, которую он играл, — все это придает особую важность его словам. Но мы не можем не прибавить одного. Николай никогда не прощал Панаеву то, что он видел его в минуту слабости, видел его побледневшим в соборе, когда начался глухой ропот. Панаев был свидетелем, как Николай, смешавшись, уступил и отломил кусок кренделя. Он не давал никакого хода человеку, который себя, в его смысле, вел с таким героизмом. Панаев умер генерал-майором, занимая место коменданта, кажется, в Киеве»[282].

Только благодаря «Колоколу» десятки тысяч читателей получили сведения о подлинной истории летних событий 1831 года.

Но об авторе Записки (а также и о корреспонденте Герцена) в «Колоколе» совсем немного данных: упоминание о полке короля прусского, «что ныне Фридриха-Вильгельма»; фраза «полковник Панаев умер в чине генерал-майора». Сопоставления со сведениями об этом лице, полученными из других источников, помогают уточнить некоторые существенные обстоятельства в истории и судьбе панаевской Записки.

Согласно краткому списку генералов на 26 июня 1855 года, «генерал-майор Панаев Николай Иванович, родившийся в 1797 году, паж — с 1807 года, прапорщик — с 1812 года, полковник — с 31 сентября 1831 года, генерал-майор — с 25 июня 1850 года. Исправляющий должность коменданта города Киева и Киево-Печерской цитадели»[283].

В следующем списке генералов, служащих и отставных, составленном спустя несколько месяцев, в начале 1856 года, Панаева уже нет; очевидно, он скончался во второй половине 1855 года.

Из других справочников узнаем, что у генерала было тринадцать детей и четыре ордена — не слишком высоких; при этом Анну 4-й степени он получил в пятнадцать лет, а Владимира 4-й степени — в семнадцать за кампанию против Наполеона. Несколько раз — по прошению — Панаеву выдавалась денежная помощь[284].