Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945

Пришлось отвести его в сторону для короткого, но очень серьезного разговора, и он был вынужден признать справедливость приведенных мною аргументов. Я сам предварительно тщательно взвесил все за и против такой попытки и вполне отдавал себе отчет в той огромной ответственности, которую беру на себя, настаивая на совместном полете. Но и переложить ее на плечи Герлаха, позволив ему одному лететь с дуче, мне тоже было нельзя. Ведь в случае катастрофы мне ничего не оставалось бы, как, достав свой пистолет, пустить себе пулю в лоб — не мог же я предстать перед Адольфом Гитлером и заявить ему, что операция удалась, но Муссолини встретил смерть сразу же после своего освобождения. Поскольку другого средства перевезти дуче в Рим более не оставалось, то лучше было разделить с ними всю опасность такого полета, хотя мое присутствие ее только увеличивало. Следовало перепоручить себя судьбе и разделить общую участь. Своему верному другу Радлу я так и сказал, открыв ему истинную причину своего решения.

Перед вылетом я коротко обсудил с майором Морсом и Радлом некоторые детали, связанные с возвращением. В качестве пленников было решено взять с собой только двух генералов — захваченного здесь и того, который нас сопровождал. Остальных же офицеров и карабинеров надлежало оставить безоружными в отеле. Ведь дуче сообщил мне, что во время плена с ним обращались вполне сносно. Так что никаких оснований для отказа от подобного великодушия мы не видели.

Более того, моя добросердечность, базировавшаяся на достигнутых успехах, распространилась настолько далеко, что я решил избавить своих недавних противников от перспективы заключения их в лагерь для военнопленных. Однако, чтобы предотвратить возможный саботаж на канатной дороге, каждой партии, отправлявшейся вниз, было приказано брать с собой в кабину двух итальянских офицеров. После спуска всех наших людей в долину механизмы фуникулера следовало привести в негодность так, чтобы их быстрая починка стала невозможной. Остальные вопросы, которые могли возникнуть, я поручил решать майору Морсу на месте.

Между тем под руководством Герлаха солдаты общими усилиями подготовили хотя и довольно крутую, но все же относительно надежную временную взлетную полосу.

Только теперь у меня появилось несколько минут для общения с дуче. Я помнил Муссолини еще с 1934 года, когда наблюдал его выступление перед толпой с балкона палаццо Венеция[143]. По правде говоря, человек, который сидел передо мной в слишком просторном и лишенном всяческого изящества темном гражданском костюме, мало напоминал изображения того красавца, каким его представляли на портретах, где он был облачен в военную форму. Не изменились только черты лица, хотя и здесь возраст взял свое.

Он казался истощенным какой-то тяжкой болезнью, и это впечатление усиливалось небритой щетиной и жиденькими волосиками, поросшими за многие дни заточения на его обычно гладко выбритой мощной голове. От великого итальянского диктатора неизменными остались только черные, огромные, горящие, словно угли, глаза, которыми он буквально буравил меня, разговаривая со мной в присущей ему живой манере.

Я с большим вниманием слушал его рассказ, в котором он излагал подробности своего свержения и последовавшего за этим заточения, и мне захотелось его чем-нибудь порадовать.

— Мы ни на минуту не забывали о вашей семье, дуче! — сообщил я ему. — Новое правительство интернировало вашу супругу и обоих ваших младших детей в ваше имение Рокка-деле-Каминате[144]. Вот уже несколько недель мы поддерживаем связь с вашей супругой донной Ракеле. Более того, в тот самый момент, когда мы высадились здесь, другой отряд из людей моего подразделения под командованием гаупт-штурмфюрера СС Манделя начал операцию по освобождению вашей семьи. Я уверен, что к этому часу она уже на свободе.

Расчувствовавшись, дуче крепко пожал мне руку.

— Тогда все хорошо, благодарю вас, — сказал он.

В широком черном драповом пальто и такой же черной фетровой шляпе с широкими полями дуче направился к двери, и мы поспешили к «Аисту», стоявшему в готовности к взлету. Я с большим трудом втиснулся в узкую щель второго сиденья, тогда как сам дуче развалился на первом. Перед тем как забраться в самолет, он выказал некоторые колебания, и тут до меня дошло, что Муссолини сам был опытным летчиком и, безусловно, понимал, какому риску мы намеревались себя подвергнуть.

Мотор набрал максимальные обороты, и мы кивнули остававшимся товарищам. Я обеими руками вцепился в две стальных трубы, которые образовывали каркас самолета, и попытался противостоять колебаниям своего тела, стараясь облегчить давление самолета на грунт и не дать машине выйти из равновесия. По знаку Герлаха солдаты, которые держали самолет за крылья и хвост, разом разомкнули хватку, и пропеллер потянул нас вперед. Сквозь окна до меня донеслись ободряющие крики моих людей.