Секс без людей, мясо без животных. Кто проектирует мир будущего

За последние годы защитники прав животных подобрели, но ненамного. За месяц до моего визита к Майку Whole Foods добились судебного запрета для группы веганских активистов из Беркли «Прямые действия везде» (Direct Action Everywhere, DxE), которые планировали протестовать против условий содержания кур Whole Foods в местном филиале, в десяти минутах от Finless Foods. Ранее DxE разыгрывали сцены забоя животных в секциях мясных и молочных продуктов и забрызгивали яйца бутафорской кровью. В другом районе Беркли активисты DxE в течение нескольких месяцев каждую неделю ложились голыми, облившись кровью и завернувшись в пластик, перед семейной мясной лавкой под записи визга перепуганных свиней, пока владельцы не согласились повесить на витрине табличку с надписью: «ВНИМАНИЕ: Животные имеют право на жизнь. Убивать их жестоко и несправедливо, каким бы способом это ни делали».

Так что я ожидала какой-то резкой реакции на индустрию чистого мяса от наиболее воинственных веганов; в конце концов, чистое мясо активно поощряет людей не менять пищевых привычек и продолжать жить за счет животных, хотя для получения начальных клеток их понадобится куда меньше. Принять чистое мясо — значит одобрить технологию, разработанную с помощью FBS и экспериментов над животными, а покупать его — значит наполнять карманы больших мясных компаний вроде Tyson и Cargill, которые серьезно вложились в стартапы чистого мяса и несут ответственность за убийство миллиардов животных по всему миру. Я думала, по меньшей мере найдется какая-то онлайн-кампания, может, какие-нибудь громкие протесты в Кремниевой долине, а то и несколько предпринимателей, облитых бутафорской эмбриональной бычьей сывороткой по дороге домой из лаборатории.

Но от веганского сообщества не было слышно ни писка. Когда Марк Пост в 2013 году представил миру свой бургер, кое-кто бурчал, что это ужасная идея; Нидерландское веганское общество провело кампанию по расклейке плакатов, чтобы показать, насколько привлекательнее выглядит вегетарианский бургер по сравнению с куском плоти в колбе. Вот практически вся организованная оппозиция чистому мясу. Я звоню Веганскому обществу в Великобритании, и их специалист по связям со СМИ говорит, что они считают чистое мясо «очень перспективным». Я звоню Уэйну Цзюну, сооснователю DxE, чтобы узнать, что они думают об индустрии, расцветающей у них под носом, и он говорит, что это «часть решения» проблемы эксплуатации животных. «Пока эта индустрия не скрывает последствия использования животных, — говорит он расплывчато, — от нее будет только польза». Воинствующие веганы на ютубе относятся к технологии со сдержанным оптимизмом. Я прочесываю обычно бескомпромиссные комментарии под их роликами о чистом мясе. Ничего.

Только нырнув в глубочайшие недра гугла, я нахожу статью 2010 года с совершенно иным взглядом на ситуацию: одинокий несогласный веганский голос британского социолога доктора Мэтью Коула. «IVM {мясо in vitro} игнорирует могущественные корыстные интересы и социальные силы, которые создают “спрос” на мясо и на регулярной основе стигматизируют веганство, — пишет он. — Фактически IVM еще активнее стимулирует “спрос” на мясо, поддерживая миф о том, что мясо желанно от природы и всегда таким будет» [97].

Эти слова были написаны еще до того, как появились стартапы чистого мяса, но они оказались провидческими, поскольку вся индустрия чистого мяса построена на допущении, что желание есть мясо присуще нашему естеству.

Джош Тетрик в JUST сказал мне: «Я скучаю по мясу. Я люблю мясо. Я хочу чувствовать его запах и смотреть на его». Он рассказал, как впервые попробовал курицу JUST:

— В каком-то первобытном смысле я испытал то, по чему действительно скучал.

— А вы думаете, это что-то первобытное? — спросила я. — Что мы запрограммированы любить мясо?

— Я думаю, да, отчасти. Люди тысячи лет убивали животных копьями; из охоты выросли символы, артефакты, культуры и общества. Можно либо игнорировать это, либо принять.

Но что, если вера, будто наш вкус к мясу прошит в сознании, не более чем миф?

Я встречаюсь с Мэтью Коулом в главном офисе Открытого университета в Милтон-Кинсе, в современном сером кампусе, где нет студентов, словно в призрачном академгородке. Мэтью ждет меня у стойки ресепшена: он низкий и худой, лысый, на его лице видны морщинки от смеха. Мы направляемся в столовую за кофе из навороченных машин самообслуживания, и только я собираюсь спросить, где здесь молоко, как осекаюсь и решаю пить черный.