Секс без людей, мясо без животных. Кто проектирует мир будущего

И суррогатная мать тоже не вариант.

— Мы бы не знали, как к ней относиться. Мы бы не понимали, где в этом раскладе наше место, потому что мы, как транс, в корне лишены возможности материнства. Мы лишены этой непосредственной связи. В какой-то мере возникла бы обида, чего нам бы не хотелось, и отстраненность от процесса, потому что это волшебство происходит в ком-то другом. — Усыновление тоже оказалось невозможным: в 1992 году Джуно диагностировали ВИЧ, что, по их словам, вычеркивает их из списка претендентов. В 55 лет они смирились с тем, что у них никогда не будет ребенка.

— Если бы у нас были дети, мы бы не стали писателем, как сейчас. Мы бы не смогли заниматься тем, чем занимаемся. Нужно быть реалистом. — Но Джуно явно скорбит. — Даже в нашем сегодняшнем разговоре есть это ощущение, как бы сказать… — Они откидываются в кресле, скрестив руки на груди, с остекленевшими глазами. — Это настоящая, физическая печаль. Не быть матерью значит, что нам нужно искать смысл в жизни, в которой нет смысла. Это труд. Потому что эта печаль непреодолима.

Даже перед лицом биологической реальности Джуно цеплялись за надежду, что однажды смогут выносить собственных детей. Они рассказывают, что где-то через пять дней после операции по смене пола пришел для осмотра хирург. Он извлек марлю из новых гениталий Джуно после «апсайклинга», чтобы «измерить глубину».

— Он достал одноразовый расширитель и затолкнул глубоко внутрь — швы разошлись, так что было больно. — Мы оба морщимся. — А потом сказал: «А, уперлось». И назвал глубину. И мы буквально отвернулись и просто расплакались. Там задняя стенка. Мы не можем иметь ребенка. Отверстие никуда не ведет.

— Но вы же знали, что иначе быть не может, — говорю я мягко.

— Разумеется, знали. Но мы так этого хотели. Пространство между знанием и ощущением иногда вот такое, — они разводят указательный и большой пальцы на несколько миллиметров, — но в эту пропасть все равно проваливаешься. Волна эмоций… это была пещера. У нас нет шейки, нет фаллопиевых труб, нет яичников, нет чрева.

Джуно в курсе всех слухов и городских легенд о перспективах для тех, кто родился мужчиной, однажды в будущем выносить младенца — возможно, после эктопической имплантации ребенка где-нибудь между пищеварительными органами, — и считают их лишь опасными фантазиями: «Мы не хотим цепляться за мысль, что это тело когда-нибудь получится превратить в другое. Не думаем, что получится».

Они никогда не рассматривали эктогенез, пока на связь не вышла я.

— Когда вы нам об этом сказали, мы тут же решили: не будем об этом узнавать, потому что это не случится при нашей жизни. С тех пор как вы об этом рассказали, мы возвращаемся к этому в мыслях и фантазируем. Вы заставили нас задуматься о том, что может произойти через 30 лет, когда нас уже не будет.

— Если бы эктогенез существовал сейчас, что бы это для вас значило?

Они замолкают, глаза снова переполнены слезами.

— Для других таких, как мы, это бы значило все. Это бы значило возможность получить полноценный жизненный опыт. На данный момент быть трансом — значит жить где-то на 60–70% и мириться с большой утратой, со всем тем, чему не суждено случиться. Мы думаем, будь это возможно, это было бы для нас очень жизнеутверждающе.

— А искусственную утробу не стали бы считать чем-то странным? Думаете, люди бы к ней привыкли?

— Конечно, привыкли бы, — отвечают они с ходу. — Мы были на Паралимпиаде 2012 года и видели спортсменов на беговой дорожке. Если можно привыкнуть к тому, что люди с протезами так великолепно бегают — и не только бегают, но становятся героями, сексуальными и вожделенными, самыми крутыми на свете, — значит, и к этому можно.

Если матка вне тела станет протезом для тех, кто не может забеременеть по биологическим причинам, это даст новые возможности для новых видов близости между людьми, говорят Джуно.

— Когда можешь пойти и посмотреть, как там, в этой искусственной штуке, что-то растет, связь все равно будет нашей. Это мы будем приходить и смотреть. Это мы будем приходить и сидеть рядом. Это мы будем наблюдать. Это мы будем фотографировать, как ребенок растет. Мы будем с ним разговаривать. — Джуно не на шутку увлеклись. — Можно создать на этой основе ощущение связи. Можно создать конкретную комнату — аппарат находится в физическом пространстве, а значит, можно как бы владеть этим физическим пространством. Я не могу владеть маткой или телом другой женщины. А здесь есть непосредственный контакт. Вот что такое близость: непосредственный контакт, отсутствие барьеров. Волшебство, когда можно заглянуть и увидеть ребенка, и знать, что он — твой.

***

Перед уходом я спрашиваю Анну о преимуществах эктогенеза для таких как Джуно, Уэс и Майкл, о чем она никогда не пишет.