– Он умер уже три года назад, но бабушка Санча всё ещё говорит о нем с презрением и называет клопом на задних лапках, – добавила Джиневра. – Вспоминает, что пока её отец был жив, Арреста не разрешалось входить на «Виллу Гранде» через главный вход, только через дверь для слуг. А его дети всё задавались вопросом, почему бабушка Ада защищала этого негодяя и никогда не отказывалась его принять. Вот, значит, почему.
– А потом Гаэтано стал большой шишкой у христианских демократов, – заметила Ада. – Интересно, знает ли кто-нибудь в Доноре правду. Что, если мать перед смертью рассказала ему, кто был его настоящим отцом?.. Или, кто знает, может, дядя Тан... они, правда, не особенно ладили, даже когда бабушка Ада была жива, а Арреста каждое воскресенье заходил к ней с женой и детьми. Но прости, Джиневра... Я понимаю, почему бабушка была так потрясена этим открытием. Конечно, она всю свою жизнь была вынуждена лгать мужу. Но для тебя-то это почему так важно? Ты прямо за сердце схватилась...
– Мне лично, представь себе, наплевать. Я и прабабушку Аду почти не помню, а уж её отца, старого греховодника и транжиру, даже представить не могу. Но какая же он свинья! С работницей дубильной фабрики! Я в школе писала исследовательскую работу и помню, что эти люди жили словно животные, а относились к ним хуже, чем к рабам! Бабушка Санча и особенно тётя Консуэло не пережили бы такого позора!
– В жизни не поверю. На самом деле, знаешь, что я тебе скажу? По-моему, они всё прекрасно понимали. И до сих пор прекрасно понимают, не могут не понимать, только сделать ничего не могут. Но ты права, если мы сунем им под нос этот дневник, им придётся всё признать и рады они не будут. Там есть что-то ещё, что задело тебя столь же сильно? Вот уж не думала, что ты такая ранимая...
– Знаешь, тебе тоже будет больно, когда ты прочтёшь, что она пишет про дядю Тана...