Сексуальная жизнь наших предков

У доктора Бертрана, как он объяснил моим родителям, был друг, самый близкий друг, заслуживающий абсолютного доверия, который работал врачом в Тоскане, в маленьком городке Казентино. Он был вдовцом и жил один на втором этаже старинного здания, где также располагалась амбулатория – его и акушерки. Твой дядя попросил друга приютить меня и позаботиться обо мне до родов, а акушерку – пристроить ребёнка в бездетную семью или в приют в том же районе. Потом, когда всё закончится, я вернусь в Донору. Всем это показалось идеальным решением, и отец рассыпался в благодарностях.

Несколько дней спустя, даже не попрощавшись с Серджо и сёстрами, я уехала в Тоскану, уже зная, что никогда не вернусь. Как жить дальше? Это станет ясно позже, но родителей я больше видеть не хотела: я их ненавидела. Тебе может показаться странным, что моя ненависть обратилась на них, а не на того, кто стал причиной моих бед. Я часто вспоминала «Золотые глазки», вот только восхищение теперь сменилось презрением: грубый, вульгарный тип. Мысль, что родители могут узнать его имя и мне придётся выйти за него замуж, приводила меня в ужас. Но я не винила его за то, что произошло. Возможно, узнав, что я хочу с ним встретиться, он посчитал меня более взрослой, более опытной. А я ведь действительно этого хотела. Кто знает, что рассказал ему Себастьяно. Кстати, Себастьяно я как раз возненавидела: он знал меня с детства – и предал. Но о нем я старалась не думать: настоящими-то предателями были мои мать и отец. И они ещё смели распинаться о родителях, готовых отдать жизнь за своих детей! Нет уж, своего ребёнка я от этого пустословия уберегу.

Я добиралась морем – в то время другого пути не было. Со мной ехал доктор Танкреди. Он собирался задержаться в Тоскане всего на пару дней, но взял с собой такой большой чемодан, словно ехал на год.

Передоверив меня своему другу... думаю, ты, Адита тоже его знаешь, это доктор Колонна – они с твоим дядей так крепко и близко дружили, что позже, уже став взрослой, я не раз задавалась вопросом, не было ли это романом (гомосексуальным, конечно). Почему такие вещи нас до сих пор возмущают? Посуди сама, рядом с доктором Танкреди, несмотря на все сплетни, которые ходили о нем в молодости, никогда не было женщины...

– Я лично не подозревала его ни в чём подобном, – нахмурилась Ада. – Для меня дядя всегда был выше мирской суеты, человеком духа, а не плоти. Хотя кто знает, может, всё было именно так, как ты думаешь. Мы звали доктора Колонна дядюшкой Лудовико, пару раз ходили к нему в гости с Лауреттой, когда дядя возил нас во Флоренцию посмотреть музеи. Насколько я знаю, они познакомились в Цюрихе, где работали в одной клинике.

Колонна был евреем, он, как дядя, уехал за границу, чтобы скрыться от фашистского режима – думаю, это главное, что их объединяло, но могло быть и что-то другое, кто теперь скажет? Дядя Тан частенько его навещал. А когда Колонна умер, дядя очень страдал, это я помню точно. Но не забывай об этом, он сам выбрал жизнь с нами в Доноре. Если бы у них были любовные отношения, он бы, скорее, поселился в Казентино.

– Наверное, ты права. И потом, доктор Колонна ведь был вдовцом. Когда я жила в Казентино, два его взрослых сына учились во Флоренции, в университете, – сказала Мириам. – Друг твоего дяди был особенным человеком: тихим, ироничным, иногда угрюмым, но полным нежности. С ним я никогда не чувствовала себя виноватой, он не давил на меня, требуя поскорее решить, что делать с ребёнком – просто наблюдал за моим здоровьем, водил на долгие прогулки по лесу, помогал с учёбой.

Не представляешь, как я была удивлена и как рада, когда доктор Танкреди открыл свой чемодан и сказал: «Как думаешь, что я привёз? Твои учебники! Слышал, что больше всего на свете ты хочешь закончить лицей и поступить в университет. Здесь у тебя будет время спокойно доучиться».

Они с доктором Колонной договорились, что в конце июня я смогу поехать в Ареццо и экстерном сдать экзамены за первый класс лицея. Предполагалось, что ребёнок появится на свет в мае, но оба они понимали, что потом, независимо от того, оставлю я его или нет, в Донору я не вернусь, и составили график, чтобы помочь мне наверстать потерянное время. Поэтому последние месяцы беременности я провела за книгами. Я совершенно помешалась на учёбе: усталость помогала мне игнорировать изменения, произошедшие с моим телом. Оно внушало мне ужас и отвращение. Однажды, случайно очутившись обнажённой перед зеркалом, я увидела свой огромный живот, рассечённый пополам темной вертикальной линией, и потом несколько дней без передышки рыдала, в несколько слоёв натягивая на себя всю имевшуюся под рукой одежду. Я разрывалась между двумя ощущениями, чувствуя, что тело превратилось в омерзительную тюрьму, стены которой с каждым днём становились всё толще, сжимались вокруг меня, и я знала, что они продолжат сжиматься, пока я не задохнусь; и в то же время – что эта гора плоти, хрящей и костей не имеет ко мне никакого отношения, потому что моя душа не внутри неё, а снаружи.