– Да, и правда звучит непросто. Ну, знаешь, когда все живут под одной крышей и за счет общего бюджета, то это не похоже на церковь. – Сказав так, я думаю о том, как сложно было мне, впервые уехав от группы, объяснить ту жизнь, из-за чего я молчала о культе годами.
– Ага, но сейчас у меня получается уже лучше, – говорит Саванна.
Я слышу знакомую историю о том, как ее родители присоединились к коммуне в поздние семидесятые, услышав зов Бога, как они были «спасены». В точности то же, что я знаю о большинстве взрослых, ушедших в культы. Поэтому я спрашиваю у Саванны, как живут здешние подростки.
– Ну, начать с того, что мы единственные, кто поднимается на крышу.
Она ведет меня наверх, туда, где крыша смыкается с невероятным чикагским горизонтом, и звезды встречают небоскребы, где воздух кажется более чистым, хоть тут и центр города.
Саванна рассказывает мне, как училась здесь, в группе, в детстве. Как тяжело ей было «учиться так». Ее оценки рухнули на самое дно. А после этого она сделала нечто, чего никогда не делала прежде, – ушла одна из коммуны и принялась гулять без всякой цели. Побродив какое-то время на автопилоте, Саванна обнаружила, что стоит у ворот городской школы и просто смотрит на них. Ее увидел охранник и привел в кабинет директрисы. Саванна ей сказала, что хочет поступить в эту школу. «Я вроде как ляпнула, не подумав. Я не представляла, почему раньше была такой подавленной. Но потом все, кажется, обрело смысл».
На закате мы с Саванной отправляемся к озеру Мичиган. Мы сталкиваемся с детьми из «Башен», когда песок уже начинает отсвечивать голубым. Смех доносится до нас эхом со всех сторон. Дети закапывают друг друга в мягкий пляжный песок, перебрасываясь шутками о том, как дома «ходят друг к другу в гости» (через коридор). Это интимные и такие знакомые мне сцены: взросление в коммуне, где ты делишь с другими все – еду, гормоны, абсолютно все. И здесь сегодня, как и у нас тогда, это тоже выглядит нормально. Впрочем, возможно,
Вода мерцает, в ней отражается Саванна, играющая в волейбол, хохочущая, почти парящая. Похоже, она тут счастлива.
Позднее вечером я откидываю одеяло на нашей двухъярусной кровати, усталая и предвкушающая сон.
– Мне ответил один из тех ребят, что подали в суд на «Народ Иисусов», – говорит Джорджия.
– Правда? – Я расправляю простыни. – Интересно. Они хотят поговорить?
И снова я лежу, смотрю на деревянные рейки над собой и представляю, какой должна была быть жизнь ребенка, который рос здесь много лет назад. Саванна кажется такой всесторонне развитой. То, что она ходит в школу, и группа допускает, чтобы на девочку влияли «извне», дает надежду.
Однако отчего что-то непременно должно быть не так? Я обнаруживаю связи потому, что таковые существуют, или мой мозг
Цветные нити, которые пересекают друг друга, пока я погружаюсь в сон.
Я падаю вверх шахты лифта в «Башнях», тень от меня ложится на подвешенную нить. Бегу по коридору, ноги разрывает болью, как будто мне приходится идти сквозь плотное желе. Я цепляюсь за углы, хочу вырваться из холла. Нить тянется по липкому гостиничному ковролину. Преследуя ее, я ощущаю, что внутри заканчивается воздух. Крошечные пузырьки кислорода поднимаются из моего рта, я ударяю кулаком по деревянной двери, распахиваю ее.
Следующим утром, сидя за чашкой кофе, я указательными пальцами тру глаза, в неуклюжей попытке прогнать усталость. Скоро по скайпу должен позвонить Джейми, парень, живший в группе до своих двадцати. Руки у меня слегка дрожат, от кофеина, недосыпа и, может быть, нервозности. Звук входящего вызова возвращает меня к реальности. Джейми возникает на экране, и, едва я вижу его, моя нервозность рассеивается.
– Мои родители присоединились к «Народу Иисусову», когда мне было два года. В сущности, можно сказать, что я родился и вырос здесь. У меня нет никаких детских воспоминаний о мире «снаружи», – произносит с экрана мужчина с красивым и открытым лицом.
Джейми делает паузу, и я чувствую, что к тому, что он расскажет дальше, стоит отнестись серьезно. Кажется, ему уже приходилось настаивать на правдивости и подлинности своего видения.