Секта. Невероятная история девушки, сбежавшей из секс-культа

Наша обувь хрустит по гравию подъездной аллеи, стылый воздух режет горло. Но холод – не единственное, что поджидает нас снаружи. Последние несколько недель у наших ворот тусуются банды подростков. С тех пор как все узнали новости о том, что в этой маленькой деревне всего с тремястами жителями живет сто «нас». Соотношение «нас» к «ним» довольно высоко. Пресса ушла, а подростки остались. Как пятно от воды после того, как исчез стакан. Памятный знак. И наше путешествие в «хранилище печенки» проходит совсем близко от того места, где они ошиваются.

Я щурюсь на ветру, плотнее кутаясь в пальто. Мы почти у дверей сарая. И тут – вопль со стороны ворот:

– ЭЙ, ДЕВЧОНКИ ИЗ СЕКС-КУЛЬТА!

Я бросаю взгляд на Марию, ее рука хватает мою.

– ЭЙ ВЫ ТАМ, ДЕВЧОНКИ ИЗ СЕКС-КУЛЬТА!

Издевательское рычание.

Я готова сорваться на бег, но Мария чуть тянет мою руку назад.

Не показывай им страха, читаю я в ее жесте.

Да, она права.

– ЭЙ, ДЕВЧОНКИ ИЗ СЕКС-КУЛЬТА! СДЕЛАЙТЕ НАМ МИНЕТ!

Я толкаю дверь сарая. Ввалившись внутрь, мы взрываемся хохотом. Это тихое хихиканье, почти болезненное.

– Ты их видела? – спрашиваю я, задыхаясь.

– Да, краешком глаза, – говорит она.

– Как думаешь, сколько им?

– На пару лет больше, чем нам? Может, четырнадцать, пятнадцать? – предполагает Мария.

Кажется, она понимающе улыбается.

– Ты думаешь, они опасны? – спрашиваю я.

– Нет, вряд ли… А ты? Все равно они мерзкие. Минет, ха-ха-ха!

В «Письмах Мо» полно минетов, так что мы точно знаем, о чем просят эти мальчики.

– Мне понравились их пальто, – говорю я, распахивая дверцу морозильной камеры.

– Ага…

Я чувствую ее взгляд, затем смотрю, как она оглядывает нашу собственную одежду. На нас обеих черные кеды, резиновые, без носков. Длинные шерстяные джемперы ниспадают поверх хлопковых мешковатых легинсов. Образ завершают большие пальто мужского размера. Свитер Марии свисает с груди, которой ее недавно наградил начавшийся пубертат, а затем покрывает остаток ее крошечного тела. Мне сейчас двенадцать, но я все еще нелепо худая и маленькая. Я приглаживаю джемпер, свисающий ниже колен, подобно большому шерстяному носку.

– У них, должно быть, нет лучшего занятия, чем сидеть у наших ворот, – говорит Мария, переходя к другой морозильной камере, чтобы вытащить замороженные пакеты с мясом. – Должно быть, мы – самое интересное, что с ними происходит.

Я с ней согласна.

– И, может быть, им не приходится вырезать нарывы из просроченной печенки, – добавляет она.

– Наверное, им скучно, – говорю я.

– Ариэль говорил мне как-то, что системитские подростки получают кое-что, это называется «карманные деньги», – продолжает Мария.

– Что это? – спрашиваю я.

– Деньги, которые их родители дают им каждую неделю, – объясняет она.

– Ого! Для чего?

– Я не знаю, – говорит Мария.

– Ясно, – отвечаю я, хватая пакеты с замороженной печенкой.

Мы стоим у двери сарая и шагаем навстречу холоду. Я смотрю на окровавленные прозрачные полиэтиленовые пакеты у нас в руках. Со стороны может показаться, что мы тащим из сарая в дом части тел.

С этим мы будем выглядеть еще более странно.

Мария смотрит на меня:

– Готова, девчонка из секс-культа?

Я нервно смеюсь и делаю глубокий вдох.

– Готова, – говорю я.

* * *

Рейды закончились вместе с тем недавним большим переполохом, но судебное дело продолжается. И кажется, что будет продолжаться вечно. Мы молимся за наших адвокатов и против адвокатов врага. Мы молимся за Перл. Мы молимся против ее матери, пытающейся украсть у нас ее внука. Мы молимся, чтобы судья проявил снисходительность. Мы молимся, молимся и молимся.

Самая значительная составляющая наших жизней.

Но помимо происшедших перемен, открытости дома, разговоров с прессой, само судебное дело кажется чем-то абстрактным. Оно повсюду, в каждом разговоре, служениях и молитве, но в действительности не участвует в нашей реальности. Мы никогда не видели адвокатов, я не хожу в суд.

Мой отец сказал нам: «Из всех детей, которых они обследовали, ни один не заявил, что над ним совершали насилие, и ни на одном из них не было даже синяка».

Но мы никогда не видели никаких обследований. Никто не проверял, давали ли мне какое-нибудь формальное образование. Ни одного из детей здесь не обследовали на предмет сексуальных домогательств, никто из представителей власти не приходил к нам.

Пока что наши молитвы остаются без ответа. Во всех трех странах, где проходили рейды, детей до сих пор не вернули.

А потом, однажды на молитве, дядя Эндрю встает перед нами и издает боевой клич.

– Мы больше не будем прятаться в тени. – Его голос становится громче, грудь вздымается. – На этой неделе мы отправимся в посольства Франции, Аргентины и Испании. И мы проведем демонстрации. Мы потребуем, чтобы они «отпустили детей наших».

О, ничего себе.