— Я не тот психический тип, у которого едет крыша при виде пары сотен придурков, — заявила она. — Семеныч был первым. Ему и досталось. Психика тоже обладает иммунитетом. Считай, что получила прививку.
— А Семеныч?
— Ты понимаешь, чем профилактика болезни отличается от хирургического метода лечения? Ты представляешь себе, что такое искусственная активация мозга? Ты знаешь, как чувствует себя человек, которому вычистили память?
— Нет, — испугалась я. — А если все обойдется, меня еще раз когда-нибудь пошлют в Хартию?
— Вот оно! — сказала Алена и выдержала паузу, словно в этот миг получила подтверждение своей самой дерзкой догадки. — Я сразу сказала, их всех туда тянет, как приговоренных на виселицу!
— Никуда меня не тянет. Даже наоборот.
— Вот! — повторила она. — Вот, с чего надо было начинать изучение Хартии. Даже не надейся, плутовка, что сможешь меня перехитрить!
Когда Алена уходила, за мной присматривал Олег Палыч (чтобы я не смылась в Хартию). Он мастерил на кухне Алены полки с резными подставками. Такую работу можно было делать бесконечно, и я заподозрила, что весь этот дизайн интерьера был затеян ради присмотра за мной.
Чтобы облегчить Палычу жизнь, я тоже приходила на кухню, устраивалась чистить картошку. Мы беседовали. Я, как могла, производила на своего надзирателя положительное впечатление. До такой степени положительное, что Палыч, иной раз, переходил на запретные темы:
— Ты действительно видишь цифры в цвете? — спрашивал он.
— Действительно.
— Ну, и какого цвета четверка?
— Зеленого.
— А восьмерка?
— Бурая.
Он хмыкнул.
— Мне, допустим, кажется, что голубая.
— Правильно. Это ваш «ключ», а то — мой. Они и должны быть разными.
Палыч переварил информацию, но, как мне показалось, понимания не достиг.
— А бывают предметы, которые не вызывают у тебя побочных ассоциаций?
— Бывают, — ответила я. — Это искусственные, незаконченные вещи. Например, доска, которую вы разметили для резки. Я не знаю вашего замысла, и этот предмет выпадает из ассоциативного порядка.
— Вот, например, деталь от какой-нибудь машины. Ты можешь сказать, от какой именно машины?
— В одном случае из пяти я могу представить, как выглядит целый агрегат. Если деталь когда-то в нем работала, она хранит в себе матрицу целого предмета.
— Да что ты говоришь? — удивился он. — Я, например, в трех случаях из пяти могу представить… Но все равно, интересно. Ты же не имеешь дело с техникой. Откуда берется такой опыт на пустом месте?
— Это не опыт, — ответила я.
— Тогда что же?
— Не знаю.
— Ты скажи, почему этим приемам нельзя научить нормального человека?
— Вега говорит, что люди слишком привязаны к устойчивым ассоциациям, а если отвязываются, то попадают в дурдом.
— А ты научишься отвязываться безопасно?
— Попытаюсь.
— Гляди-ка! По крайней мере, в отличие от Андрея, ты не производишь впечатления шизофреника.
— Алена так не считает, — ответила я.
— Алена за тебя беспокоится.
Палыч включил дрель и лишил меня возможность уточнить кое-что про Андрея. Чем больше мне хотелось кое-что уточнить, тем сильнее рычала дрель. Чем терпеливее я дожидалась тишины, тем больше отверстий требовалось просверлить в изделии. В конце концов, мне пришлось понять, что этот процесс фатален, и смириться с тем, что еще не настало время.
Миша вернулся в начале мая, как раз ко Дню Победы, полный здорового оптимизма. Он готов был окунуться в земную жизнь, но шеф вызвал его к себе и испортил настроение. Я наблюдала сквозь стекло, как мой товарищ угасал на глазах, косо поглядывая в мою сторону.
— Теперь уже все в порядке, — успокоила его я. — Не знаю, что он тебе наговорил…
— Велел тебя за «чердак» придерживать, — ответил Миша. — Короче, с этой минуты слушаешься только меня.
Если раньше Миша Галкин посещал меня чуть чаще, чем положено близкому другу и чуть реже, чем законному супругу, то теперь его участие в моей жизни перевалило все допустимые границы:
— Что за дерьмо плещется у тебя в джакузи?
— Хартианский плащ.
— А чего гарью воняет?
— Я срезала горелую ткань, но еще не выбросила.
— А почему оно там шевелится?
— Стирается, потому что…
— Почему не в стиральной машине?
— Потому что не влезло.
— Так надо было накидать порошка, прежде чем включать гидромассаж.
— Уже давно накидала.
— Мало. Оно не пенится.
— Не пенится, потому что порошок такой. Послушай, Миша…
— Я несу за тебя ответственность.
— То, что я стираю плащ в джакузи, выглядит, как неадекватное поведение?
— Еще как…
— Значит, держать в шкафу грязную одежду, это нормально.
— Поехали завтра в Нью-Йорк, Джаггера живого слушать? — неожиданно предложил он.
— Кого?
— Ага! Не знать, кто такой Джаггер это уже тяжелая форма психического расстройства.
— Я предпочитаю советскую эстраду.
— Так я и знал! — воскликнул Миша. — Безнадежный случай. Если еще скажешь, что тащишься от «Ласкового мая», я немедленно позвоню в психушку.