Секториум

Что только ни делалось, как только инженеры ни старались избежать помех, пока не догадались поставить опыт над живым экипажем. В момент торможения у личного состава испытуемого корабля наблюдались примерно те же расстройства организма, что и при первых двух барьерах адаптации: беспокойство, дискомфорт, расстройство памяти, вплоть до потери навыков управления кораблем. Притом, в гораздо более тяжелых формах. Если в первых двух случаях это можно было объяснить процессом трансформации слэпа, который гораздо более чувствителен к окружающей среде, чем мясокостный организм, то в случае с торможением версия не годилась. Микроклимат корабля был соответствующим, а экипаж состоял отнюдь не из новичков. Но загадка, в общем-то, не сложна: при критическом торможении слэп объекта, оказывается, по инерции отлетает ровно та то расстояние, которое инженеры приняли за погрешность. То есть, фактически, на некоторое время объект (пилот, корабль, бортовой прибор) остается с деформированным слэпом. Возможности его деятельности становятся ограниченными, слэповая кондиция — дистрофической. Пока система приходит в норму, приходится терпеть неудобства космических первопроходцев.

Уяснив суть проблемы, ученые решили развить ее до логического конца. То есть, разогнать объект до такой скорости, чтобы при торможении, слэп отрывался ко всем чертям, и посмотреть, что будет. Как говориться, «ломать — не стоить». Оторвать-то оторвали, а поглядеть не пришлось. У этой отметки был поставлен предел скоростей. Предел, допустимый при данном способе навигации. То есть, можно, конечно, разогнаться покруче, но за определенной чертой разгона торможение в принципе невозможно. Объект выходит за рамки своей изначальной инерционной физической природы и переходит в безынерционную, где ни тормоз, ни дальнейший разгон уже не имеют смысла. Это состояние объекта называется алгоническим, то есть, состоящим из «белого тела», биоплазмы, неуловимой, необъяснимой и несуществующей природной субстанции, присутствие которой можно определить лишь по воздействию на другие объекты. Некий универсальный противовес всей видимой и невидимой инерционной природе мироздания, который, перестав быть персонажем научной фантастики, раз и навсегда положит конец жанру.

На корабле флионеров меня удостоили неслыханной чести, пустили посмотреть пульт управления настоящей дальнобойной «кастрюли» в ее рабочий момент, что категорически недопустимо правилами безопасности. Птицелов лично взял на себя ответственность, уступив моему капризу. Да и спрос с него был невелик. Кроме нас на борту не было ни души.

Сквозь очки ночного видения мне удалось обозреть пространство, ряд наглухо закрытых тумб, борозды на гладком полу. Симметричные тумбы и борозды были на потолке. В отсеке стояла кладбищенская тишина, напряжение висело в воздухе, словно мысль о неотвратимости предстоящего перед каменным обелиском. Весь отсек был покрыт сплошным слоем герметичного материала, чем-то напоминающего могильный мрамор.

— Хватит, — сказал Його. — Выйдем.

— Мое присутствие может изменить курс?

— Ультразвуковые очки, — объяснил он. — Они не должны работать в таком отсеке.

От резкого разворота у меня закружилась голова, но в «предбаннике» этого удивительного помещения полегчало. Я даже позволила себе пошутить, пока Птицелов снимал с меня защитный костюм:

— Если что-нибудь сломается, — сказала я, — туда только смертников посылать, как в ядерный реактор.

— Не сломается, — ответил мой товарищ.

— Сейчас не сломается, а через несколько тысяч лет?..

— Кораблю возраст миллиарды лет.

— И за все время он ни разу не вышел из строя?

— Никогда.

— Наверно тот, кто сделал такую штуку, уже не вспомнит ее устройства? Хочешь сказать, что каждый флионер знает космическую технику, как школьник таблицу умножения?

— Никто на Флио не знает.

— Но может освоить в любой момент по чертежам и инструкциям?

— Это не хранилось.

— Почему?

— Это не нужно.

— Кому не нужно? — возмутилась я. — Такой мощный корабль! Если с ним произойдет какая-нибудь ерунда, его что ли можно будет выкинуть? Да, в конце концов, разве вам не страшно пользоваться техникой, в которой ни один флионер разобраться теперь не может?

— Она надежна, — уверял Його. — Ничто не случится.

— А если надо будет сделать более совершенную модель, разве для этого не нужно сохранить прежний опыт?

— Нет, — отвечал Птицелов, — она уже совершенна.

Он управлял машиной с трех кнопок карманного пульта размером с половину спичечного коробка. Одна кнопка называлась «код», ее нажатием вводилась координата пункта назначения, как морзянка, чередованием точек и тире. Вторая кнопка — «магнит», позволяла пилоту «подозвать» корабль к ближайшему порту, способному принять такой тип кораблей. И третья, «ход», приводила машину в действие. Удивительно, но никаких других панелей управления на борту не имелось.

— А где же тормоз? — спрашивала я. — Если вдруг понадобится изменить маршрут.

— Ввести новый код, — объяснил Птицелов.

— А если я хочу просто стоять на месте.

— Зачем вести себя так?

— Допустим, мне надо. Не твое дело, зачем.