Селфи с музой. Рассказы о писательстве

– Два наряда вне очереди.

Увы, в искусстве, прежде всего в литературе, существуют заговор и круговая порука бездарей. Нет, я отнюдь не сторонник теории заговора. Я очевидец и в какой-то степени жертва успешной практики этого заговора. Хору охрипших кастратов не нужен Шаляпин. И возникает парадокс: талантливому человеку добиться признания гораздо труднее, нежели бездарному. В этой ситуации вовсе не фантастична история выгнанного со стройки малограмотного Витьки Акашина, которого два приятеля, заключив спьяну пари, «заделали» всемирно известным писателем.

Некоторые авторы писем упрекали меня в неоригинальности сюжета, мол, позаимствовал я его из рассказа Аркадия Аверченко «Шутка мецената». Что ж, сошлюсь на пресловутую интертекстуальность, её задолго до постмодернистов открыл русский народ, обмолвившись поговоркой: «Плоха песня, не похожая ни на какую другую песню». В самом деле, оригинальные сюжеты, как известно, можно по пальцам пересчитать, а избранная мной коллизия вообще бродит по мировой литературе давным-давно. Собственно, даже «Ревизор» о том же самом: «Есть другой Юрий Милославский. Так тот уж мой…»

Но с гоголевских времён ситуация значительно переменилась как в жизни, так и в литературе. Что я имею в виду?

А вот что. Вообразите: приехавшим по именному повелению настоящим ревизором оказывается всё тот же Иван Александрович Хлестаков! Вообразили? Не правда ли, очень современно? Мы преступили в нашей жизни некую крайне опасную черту. Собственно, отсюда и название романа. Запрещение варить козлёнка в молоке матери его – табу из древнего Моисеева кодекса. Существует множество исторических, этнографических и даже диетологических объяснений этой заповеди, но старая мудрость обычно трактуется расширительно. А что, разве, вступив в борьбу с природой, мы не варим козлёнка в молоке матери его? А разве швырнуть людей в палочный социализм, а потом, когда они смягчили и приспособили этот уклад под себя, погнать их той же палкой в дикий капитализм, – это не сварить козлёнка в молоке матери его? А деятель культуры, который, вместо того чтобы «милость к падшим призывать», требует «раздавить гадину», имея в виду подавляющую часть обездоленного населения, – разве он не варит козлёнка в молоке матери его? Иногда, прогуливаясь по дорожкам Переделкина, я встречал замечательного писателя Фазиля Искандера, погружённого в свои сумеречные грёзы. Несколько раз я хотел окликнуть его и спросить: «Фазиль Абдулович, зачем вы-то подписали то кровожадное воззвание?» Теперь он умер – испросить не у кого…

Многие авторы писем замечают, что читать роман очень весело, но по окончании становится грустно. Увы, это стойкая традиция российской сатиры, восходящая скорее не к «пародийному модусу повествования», а к невесёлой отечественной реальности, в чём все мы, каждый по-своему, виноваты. Потому-то я и не стал совсем уж скрываться за столь модной сейчас «авторской маской», а вывел самого себя на страницах романа в качестве эпизодического лица, и без особого, как вы заметите, снисхождения. Что же касается главного организатора всей этой литературной аферы, от имени которого и ведётся повествование, то мало-мальски внимательный читатель увидит: нигде на всём пространстве романа он ни разу не назван – ни по имени, ни по фамилии, нет и описания его внешности. Полагаю, смысл этого авторского ухищрения (кстати, в техническом отношении довольно трудоёмкого) понятен. Мы живём в эпоху, когда антигероем может стать каждый.

Вот и всё, о чём я хотел предуведомить читателей. Остальное, надеюсь, будет понятно из книги. Ведь, как утверждал критик-табулист Любин-Любченко, «каков текст – таков контекст!»

5. Бумагу украли!

На этом я поставил точку в марте 1997 года, когда написал предисловие к «Козлёнку…» специально для третьего тома собрания моих сочинений, которое выходило в «ОЛМА-Пресс» – одном из первых в стране крупных частных издательств. Его основали два выпускника философского факультета МГУ, оба выходца с Западной Украины – Олег Ткач и Владимир Узун. Полные молодой раскрепощённой постсоветской энергии, они быстро обогнали по объёмам и доходам хиреющих прямо на глазах гигантов советской книжной индустрии. Почему? Трудно объяснить в двух словах. Сошлюсь на один лишь пример из своего писательского опыта. В 1990 году «Советский писатель» решил выпустить том моего избранного, куда должны были войти повести «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Работа над ошибками» и «Апофегей». Вдруг выяснилось, что нет бумаги: кризис административно-плановой экономики. «Мы очень хотим издать вашу книгу, но без бумаги не получится!»