Селфи с музой. Рассказы о писательстве

Какое отношение сказанное имеет к написанию «Гипсового трубача»? Самое непосредственное. Напомню, «Апофегей», вышедший в «Юности» в 1989-м, стал не только эротическим прорывом, но и политической акцией. В этой повести я весьма язвительно изобразил конфликт между Горбачёвым и Ельциным (но особенно поглумился над Борисом Николаевичем), а именно этот конфликт определял всю тогдашнюю политическую ситуацию в стране. И даже в мире! Яне шучу. Судите сами: беспозвоночный Горби стремительно терял контроль над страной под названием «СССР». Власть мог перехватить человек решительный, с объединительными намерениями, готовый на всё, чтобы остановить распад. Например, маршал Дмитрий Язов. И подавляющее большинство населения его бы с радостью поддержало! Но Язов оказался гуманитарием, он наизусть знал всего «Василия Тёркина», а вот решимостью, необходимой спасителю отечества, не обладал. Надеюсь, на Страшном суде мировой истории это учтут! Других сильных фигур не нашлось. Одних волевых лидеров, наподобие ленинградского Романова, обезвредил ещё Андропов. Других успел вытолкнуть на пенсию Горбачёв. Третьих вроде Макашова и Рохлина нейтрализовали уже при Ельцине.

А тем, кто жаждал распада СССР, важно было, чтобы власть у лучшего немца Горби отобрал решительный человек, но не с объединительными, а с разрушительными намерениями. И такой человек нашёлся – Борис Ельцин. Но его ещё надо было привести к рычагам. Это с годами кажется, что всё произошло именно так, ибо иначе быть и не могло. Могло! Вспомните, как Ельцин вдруг не прошёл в Верховный Совет РСФСР, и никогда бы не стать свердловскому прорабу первым президентом России, не уступи ему своё депутатское место прекраснодушный сибирский профессор Казаник. Тогда всё и завертелось. А если бы профессор не уступил? Иной раз бывают такие моменты, когда история похожа на уравновешенные весы и случайный комарик, присевший на одну из чаш, способен непоправимо качнуть рок событий в ту или иную сторону.

«Апофегей» вышел именно в такие дни, в 89-м, и не случайно вызвал шквал негодования в либеральном стане, где именно с тех пор я стал навсегда персоной нон-грата. Ельцин на митингах вынужден был объяснять, что клеветническая повестушка написана по гнусному заказу «партократов» на радость «агрессивно-послушному большинству». Так витиевато в ту пору либералы называли основную часть народа, не желавшего развала страны и безоглядного прыжка в рынок. Нет, я не страдаю манией величия и понимаю: моя сатира на будущего «царя Бориса» являлась крошечной частицей неудавшегося сопротивления силам распада. Но всё-таки, чёрт возьми, и я повитал в высших сферах геополитики…

А теперь, отбросив иронию, зададимся вопросом: надо ли писателю участвовать в политических битвах? Убеждён: надо! Ибо затворяться в замок из слоновой кости в ту пору, когда какие-то мерзавцы затевают извести твою родину, – подло и недостойно. Но есть другая сторона медали: писателя обычно захватывает эмоционально-нравственная стихия борьбы, и ему совершенно неведомы тайные союзы, сговоры, комплоты, компромиссы, которые в конечном счёте определяют исход схватки. Писатель – трепещущий флаг на башне, а какие тем временем идут переговоры в этой самой башне за обильным столом, ему, бедному, развевающемуся на историческом ветру, неведомо. Потом, спустя годы, многое становится яснее, понятнее. И мы умиляемся над «Летом Господнем», над сладким плачем по канувшей Росеюшке. Но почитайте, что писал тот же Иван Шмелёв до революции. Что его возмущало и бесило? Да примерно то же самое, что стало умилять через двадцать лет.

А помните у Георгия Иванова, моего любимого поэта:

Эмалевый крестик в петлице.
И серой шинели сукно.
Какие прекрасные лица!
И как это было давно!
Какие прекрасные лица!
И как безнадёжно бледны:
Наследник, императрица

,Четыре великих княжны…

А ведь уж какой был либерал, масон и антимонархист Георгий Иванов, фу-ты ну-ты! Кстати, последние годы он жил во Франции в одиночестве, даже в остракизме – кара за симпатии к немцам во время оккупации. А куда деваться, если у него жена, поэтесса Одоевцева, из прибалтийских немок?

5. Кровавый «совок»