Селинунт, или Покои императора

Я в самом деле считаю, что Вас это касается напрямую. Раз Вы интересуетесь этим человеком, значит, Вы интересуетесь самим собой. Сколько биографов рассказывают лишь о себе, преломляя собственные наваждения сквозь образ своего героя! Но здесь герой — ничто. Подумайте об этом. Не тратьте понапрасну Вашу молодость. Давайте поговорим об этом однажды, прогуливаясь неподалеку от моего замка? Как бы мне этого хотелось, поверьте! В этом был бы признак Вашего выздоровления и того, что Вы наконец вернулись к реальности. Но это значит возлагать слишком большие надежды на Ваше здравомыслие. Я уже понял, что Вы не свернете с избранного пути, и то, что для других было мимолетным эпизодом, оставит в Вашей душе неизгладимый след».

* * *

Случай Жеро!.. Мое выздоровление!.. Чудак же этот швейцарец со своими проповедями, заканчивающимися за упокой. И вообще, что такое эта Швейцария, кроме гор, чистоты и коровьих пастбищ?.. Пусть не смешит меня своими масками. Можно подумать, будто Жеро провел всю свою жизнь в лавке розыгрышей, только и мечтая над кем-нибудь подшутить!

Маска? Да, но бывшая самой истиной. Той истиной, к какой остальным удается приблизиться лишь тогда, когда забвение, безразличие, груз старых обид стирают их из памяти людей, которые не знали о них совершенно ничего, проходили мимо, не замечая.

Очевидцы?.. Я с ними покончил. Отправить все это в мусорную корзину, устремиться к другим горизонтам, прямо в грозовую тучу. Или замуроваться в той палате, где постепенно восстанавливалась история. На самом деле там были только мы двое: Жеро, выкладывавший все, что лежало у него на сердце, и я, державшийся начеку, навострив слух, стараясь установить связь и сложить вместе разрозненные куски.

Я вспоминаю, как однажды утром ковылял по коридору за толстой Эдной, чтобы попытаться узнать, выпутается ли мой приятель из переделки и как она считает, тяжелый у него случай или нет. Мне преподали хороший урок.

— Это еще что за новости? Что вы тут делаете в это время?.. Хотите что-нибудь спросить — спросите у доктора Кларенса. Мы тут не для того, чтобы на такие вопросы отвечать. И почему это вы такие вещи у меня выпытываете?

Да, она была возмущена до глубины души, словно я хотел узнать, сколько раз в неделю она трахается. Была готова кричать и кусаться, словно я руки распускал. При всем при том вид у меня был довольно бледный: я впервые встал с кровати. Эдна смотрела на меня презрительно, уязвленная в своем достоинстве, хотя я, любимчик персонала, был у нее на хорошем счету. Разве я не совал свой нос в такие дела, которые она относила к своей профессиональной тайне?

Вдруг тон ее изменился:

— Вы мне тут в обморок не грохнетесь? Эй! Кроме шуток. Я же тут одна…

Я, наверное, был очень жалок. Она решила меня подбодрить и сказала, подумав, что я нуждаюсь в утешении такого рода:

— Все понятно! Ясно, мальчик, ты боишься, что он загнется. Не бойся. Если это случится, его тотчас вынесут… Здесь такая жара, их сразу отправляют в холодильник.

Можно колебаться при выборе пути, но тогда я с первой же минуты понял, что мы больше не расстанемся, что это на всю жизнь. Хотя вообще колебания мне свойственны, в прошлом со мной такое случалось не раз. Сколько я всего начинал и бросил, прежде чем заделался учителем латыни в церковной школе! Я даже пытался стать художником, ближе к тридцати годам. Это было в Филадельфии, когда я учился в Университете. Я тогда только что приехал.