Сельва не любит чужих

– А вот буклеты! А вот плакаты! Полкреда фунт, полтора за кред. Очень выгодно и полезно, – оратор напыжился и внезапно проявил недюжинную эрудицию. – Мы или они, юноша, tertium non datur.[31] Именно так стоит вопрос, и вам придется решать его volens-nolens.[32]

Он распахнул пачку листовок веером, и в глаза Крису бросилась, затмевая иные портреты, пышная красотка средних лет, вожделенно рассматривающая солидных размеров вибратор.

– Ultima ratio,[33] – прошуршал трибун и главарь, локтем прикрывая агитматериалы от единомышленниц. – Ну че, берешь, а?

Руби-младший усмехнулся. Уж в чем прочем, а в латыни бурсаки из конхобарских юстиц-коллегий могут дать сто очков форы самому Катуллу, и взять конхобарца-студиозуса на голый понт пока еще никому не удавалось.

– Aequo animo, дядя, aequo animo,[34] – устало поморщившись, парировал Крис. – И вообще, ребята, шли бы вы все ad patres.[35]

Мегафон гавкнул из гроба, дамы-активистки зашебуршились, а очки на испещренном багровыми прожилками носу эрудита гневно вздрогнули.

– Так что ж, господин хороший, apr^es nous le d^eluge?[36]

– Именно так, – незамедлительно подтвердил Руби, разводя руками. – A tout prix.[37]

Подобные диспуты он любил с первого курса и сейчас не без интереса ждал продолжения. Но не дождался.

– Так бы сразу и сказал, – явно утратив желание дискутировать, буркнул коротконогий и отступил в сторону, освобождая дорогу. – Ренегат!

Презрительно отвернувшись от упрямца, процессия встряхнулась и унеслась прочь, оглашая окрестности невообразимой какофонией. Площадь опустела. А поверенный в делах смог наконец спуститься с крыльца и неспешным шагом направиться по булыжной мостовой в сторону «Двух Федоров».

Виктория, одержанная в дуэли интеллектов, приподняла настроение, и пить уже не очень хотелось. В сущности, не хотелось вовсе.

Но Крис Руби-младший, стряпчий, не привык менять единожды принятых решений…

3

ВАЛЬКИРИЯ. Дгахойемаро. День слияния воедино

– Гъё!

Вскрик, выражающий крайнюю степень изумления, сорвался с сухих губ, и Мэйли, отпрянув от усыпанного цветочными лепестками ложа невесты, простерла перед собою худые руки.

Пальцы ее, изуродованные подагрой, шевелились, торопливо творя магические знаки, отгоняющие зло. Но так велико было изобличенное кощунство, что Великая Мать не могла быть уверена в силе заклятий, и смуглое лицо старухи, похожее на хорошо пропеченный плод, быстро серело, становясь все более похожим на липкий суглинок осенних плоскогорий…

– Ты открыла ему запретное!

Великая Мать дрожала, словно деревце на ветру.

За всю ее долгую жизнь и при жизни прежней Великой не бывало подобного. Лишь в давние дни, известные по песням сказителя, запретное девушки дгаа оказалось распечатанным до брачного обряда, и разгневанный Предок-Ветер страшно покарал своих потомков за это: сотряслась Твердь, и вершины выплюнули огненную слюну, испепелившую три селения!

Кровью преступницы пришлось омыть тогда подножие истуканов, высящихся в Урочище Предков, и сам юноша, оскорбивший обычаи, вскрыл яремную вену распутницы. А сверх того еще семерых девственниц, невинных и юных, удавили по воле дгаанги, прежде чем открылось ему, что народу дгаа отпущен грех…

– Как ты могла, Гдламини?!

Кисточка из мягчайшего пуха, так и не коснувшаяся запретного нечестивой невесты, валялась у ног Мэйли, и кроваво-красные капельки брачного настоя рассыпались по белоснежным свадебным покрывалам, висящим на стенах.

– Так захотела Тальяско, – лицо девушки, возлежащей, широко раздвинув ноги, на низеньком ложе, не дрогнуло. – И так захотела я. Разве я уже не дгаамвами, Мать Мэйли?

Старуха встрепенулась. И расслабилась.

Еще несколько кратких мгновений она продолжала творить ворожейные жесты, а затем, обмякнув, присела на корточки. Лицо ее сделалось отрешенно-задумчивым.

Так захотела Тальяско. И так захотела я.

Есть повод гневаться Красному Ветру, ибо нарушено не просто дггеббузи, но одно из сокровеннейших дгьянь'я народа дгаа. Но и Гдлами права: нет для вождя запретов, ни великих, ни малых, и священные правила, обязательные для низкорожденных, вовсе не таковы для немногих, несущих в себе звонкую кровь Высшего Предка.

А если так, то, быть может, случившееся и впрямь не стоит излишнего трепета?

В конце концов, ничто не вечно под двумя лунами Выси, и некогда жизнь была вовсе не такова, какова ныне. Кто правит семьями дгаа теперь? Отцы, и слово их звучит законом для каждого, а в первую очередь для длинноволосых. Кто управлял народом дгаа прежде? Матери, и в том нет никакой тайны. Они судили спорящих и усмиряли буйных, они наряжали на работы и делили пищу, мужчинам же еда доставалась лишь во вторую очередь, а голос их на совете был неслышен.