Семь дней в искусстве

Слово «пластичный» – особенное. Оно напоминает мне слова одной пожилой дамы, сказанные после двух выпитых бокалов шампанского: «Аукционист похож на пластического хирурга. Следует обращаться к тому, кому вы доверяете». Я замечаю сидящую через два места от меня молодую длинноволосую блондинку, делающую пометки в своем каталоге старческой рукой. Присматриваясь, я замечаю, что ее кожа сухая, но совсем без морщин; у нее пересаженные волосы; дряхлое тело скрыто под дорогими мехами и украшениями. Ее возраст невозможно определить – от двадцати до семидесяти. «Пластическое» здесь связано с решительными попытками вернуть ушедшую юность и с желанием омолодиться путем обладания новизной.

По сравнению с удовольствием, полученным от покупки, продажа – дело трудное. Многие коллекционеры, действительно занимающиеся продажей, стараются об этом молчать, отчасти потому, что известность закрывает продавцу возможность покупать у первичных дилеров. Когда Джек и Джульетта Голд несколько лет назад продали работу, помещенную на обложке аукционного каталога, они сожалели об этом. Джек, как обычно, практичен: «Продавать на аукционе неприятно. У меня была нервотрепка при согласовании условий, получении гарантий, обсуждении обложки, а когда все закончилось, мне не понравилась огласка. Лучше бы я продавал частным образом, через дилера. Тогда единственной проблемой могла бы стать цена, назначенная дилером, но потом меня преследовала бы мысль, что на аукционе мы получили бы больше». Джульетту продажа на аукционе травмировала: «Это ужасно. Мне не хватало воздуха и хотелось умереть. Я чувствовала себя раздетой. Картина была застрахована, и мы не волновались по поводу денег, но что, если никто не захочет ее купить? Мы прожили с ней долгое время. Нам она нравилась, поэтому было чувство, будто оценивали не картину, а нас. Нам отвели персональную комнату наверху, где, слава богу, были напитки. Я выпила три бокала виски за сорок пять минут и все-таки оставалась совершенно трезвой».

Баэр раздает мятные леденцы. Несколько лотов было продано с ходу – три картины Твомбли, две работы Калдера, еще одна Уорхола, еще одна Кунса. Я перестала следить за ценами, увлекшись наблюдением за разнообразными жестами, которые используют участники ритуала: это и отчаянные взмахи рукой, и едва заметно поданные знаки одним или двумя пальцами, и удары жетонами, и взволнованные кивки и мигания. Каппеллаццо шутит: «Я всегда считала, что стратегии торга сродни сексуальным стратегиям. Некоторые покупатели не боятся дать знать аукционисту о своем желании, они его не скрывают. Другие дразнят и озадачивают». Сотрудники «Кристи», ведущие телефонные переговоры с клиентами, наверняка получили задание работать с азартом, поэтому стиль их торговли более экспрессивен. Одни, как в аэробике, отводят в сторону согнутую в локте руку, которой держат телефон, другие несколько истерично выкрикивают: «Торг!» – или делают жест рукой, как будто хотят остановить движение транспорта, – это означает, что они предвидят предложение цены от коллекционера, со стаканом вина развалившегося у себя дома на диване и забывшего о безотлагательности решений.

«Лот тридцать три. Синди Шерман, – говорит Бёрг. – И начнем со ста сорока тысяч. Сто пятьдесят, сто шестьдесят, сто семьдесят, сто восемьдесят, сто девяносто – новый покупатель. Предложение в последнем ряду на сто девяносто тысяч. Предложение этого джентльмена, продаю за сто девяносто. Продано». Удар. Продано за тридцать пять секунд.

У людей, влюбленных в искусство, продажа всегда вызывает чувство потери, особенно если она связана с утратой любимого человека. На торгах современным искусством, которые аукционный дом «Кристи» проводил в Лондоне, я сидела рядом с Онор Джеймс (не настоящее имя), высокой, стройной женщиной, передавшей на аукцион девяносто девять из шестисот произведений, входивших в коллекцию ее родителей. Когда очередь дошла до них, она поясняла мне: «Это из спальни родителей» или: «Это со стола в холле».

Онор Джеймс происходит из семьи, которая не принадлежит к элите арт-бизнеса. Онор не является завсегдатаем аукционов и придерживается совсем других ценностей. Она – социальный работник со Среднего Запада. После смерти отца суд обязал ее как наследницу продать недвижимое имущество стоимостью 100 миллионов долларов, чтобы выплатить их долги, и вырученная сумма была целиком передана местному общественному фонду. «Никто из нас не расстроился, что наследства не осталось. Мы были удивлены, – объясняет Онор. – Важнее идти по жизни собственным путем. Унаследованное богатство может разрушить человека. Моя мама поднимала нас, руководствуясь пословицей „От того, кому много дано, многого ждут“».