Семь футов под килькой

Петрик не удержался – захохотал и замахал руками на Эмму-вынюхивателя, стирая салфеткой слезинку.

– Булочки… ха-ха-ха… бу-улочки… Я бы даже сказал – конкретные такие булки, размера икс-икс-эль, если не больше!

– Ты это о чем? – уточнила я, кроша галету в розетку с вареньем.

Не дожидаться же милостей, то есть булочек, от природы. Кто хочет десерт, должен сделать его себе сам!

– Ванилью пахло от сдобного толстячка, – объяснил дружище. – Я затрудняюсь определить парфюм, но это точно не «Спешл фо Джентльмен Ле Галион» – там ваниль исключительно в шлейфе и нет животной брутальности, только спокойная мужественность в стиле Пирса Броснана. Может, «Эскапад а Бизанс Олибр»? Там как раз есть такой сладковато-медовый гелиотроп с ванилью…

– То есть булочками пахло от того мужика? – догадался Эмма.

Он вздохнул и попытался стянуть у меня из-под руки розетку с самодельным десертом. Как же!

Я шлепнула нахала по руке:

– Сам себе сделай сладкое!

– Не могу, печенья больше нет.

– Была же целая пачка!

Я посмотрела сначала на столе, потом под ним. Печенья уже не было. Брэда Питта тоже. Из-под рояля доносилось торопливое чавканье.

– Ну, если больше ничего не осталось, мы, пожалуй, пойдем, – вставая из-за стола, сказал Петрик, как Винни-Пух. – Мелкий, ты моешь посуду и ждешь других покупателей. А мы с Люсей идем на речку и будем там загарать, потому что скоро уже можно будет носить шорты, а у нас ноги бледные, как поганки.

До реки от именьица рукой подать, достаточно пересечь дорогу и пустошь, заросшую ивняком да осокой – и вот он, берег. Мы с другом устроились на мостках: я улеглась на принесенное с собой полотенце, а он просто встал – руки в боки, подбородок вверх – лицом в зенит и медленно крутился вправо-влево. Почему-то Петрик думает, что так он лучше загарает. Наверное, ассоциирует себя с курицей в гриле.

Солнышко припекало уже по-летнему, а комары за стремительной сменой сезонов не поспевали. И все было бы прекрасно, но журчание близкой воды неприятно напоминало об утонувшей Афанасьевой. Полежав некоторое время на спине, я перевернулась на живот, подперла подбородок кулаками и уставилась на Петрика.

– Что? – заволновался он. – Я уже красный? Сгораю?

– Не помню, чтобы ты когда-нибудь краснел, – сказала я честно, хотя и несколько о другом. – И в этой связи у меня вопрос: тебя совсем не волнует трагическая гибель Ольги Петровны?

– Кого? А-а-а… Дамы в розовом… Тебе как, честно ответить? Или так, чтобы ты не была шокирована?

– Понятно. Завидую твоей толстокожести. – Я снова перевернулась и села.

Совесть и интуиция, предчувствующая неприятности, пищали и кусались, вполне заменяя отсутствующих комаров. Я ассоциативно почесала пятую точку – неприятности почему-то вечно приходятся именно на нее – и потянулась к сброшенной одежде, чтобы достать из кармана мобильник.

Очень вовремя: в почту уже упало письмо от Олежека с коротким текстом «С тебя два косаря» и ссылкой на аудиофайл в облаке.

Я вывела громкость аппарата на максимум, прошла по ссылке и прослушала запись, над которой звукарь добросовестно поработал. Треск и грохот грозового конфетного фантика он убрал, и теперь стали слышны голоса Доры и ее собеседника. Правда, местами в беседе образовались дыры – очевидно, партию фантика пришлось выдирать с мясом.

Мы с Петриком очень постарались, чтобы заполнить неинформативные паузы.

– Ни при чем! – уверенно заявила Дора.

– Полиция с вами может не со… – возразил ее собеседник.

– «Не согласиться», – расшифровала я.

– Вы знали, чтольгапет… блюд… ха, налить…

– Он матерится и требует выпивку? – не понял Петрик. – А с виду приличный мужчина…

Я отмотала назад, еще раз прослушала этот фрагмент и догадалась:

– Нет, он спрашивает, знала ли Дора, что Ольга Петровна наблюдалась у психоаналитика!

Петрик над моим ухом присвистнул, а Дора в записи ответила:

– Я не вдова… а дробь!

– «Я не вдавалась в подробности», – перевела я для Петрика.

У него нет моего опыта борьбы с хрипатыми дешевыми диктофонами. Я-то, пока была газетным корреспондентом, навострилась расшифровывать аудиозаписи, сделанные бог знает в каких условиях.

– Вы луч, – убежденно сказал собеседник Дорониной.

– Света в темном царстве? – усомнился Петрик, прекрасно знающий Дору.

Я помотала головой:

– Слушай дальше!

– …мните… навам… зывал…

– Что мять? И кто взывал?

– Петь, ну все же понятно: «Вы лучше вспомните, что она вам рассказывала»!

– О чем?

– А я знаю? Слушай!

– …воосо! – Дора повысила голос.

– «Ничего особенного», – расшифровала я.

– А почему она тогда так нервничает?

– Мужик, похоже, настаивает, чтобы она подтвердила, будто Афанасьева была не в себе, – предположила я. – Помнишь, об этом и Бобров нас спрашивал – не вела ли себя дама в розовом как-то странно.

– А! – До Петрика дошло. – Типа, та дама чокнулась и потому утопилась? Отличный вариант для полиции – оформить дело как самоубийство!

– Кокошников – а мы же предполагаем, что это он тут у нас, – постучала я по мобильнику с записью разговора, – на полицейского не был похож.

Мы помолчали, подумали и вернулись к прослушиванию записи. А там только хвостик остался: