Семь я (СИ)

Поезда везли бывших жителей Кавказа, Крыма, Поволжья, и вместе с этими людьми, их семьями, соседями, друзьями и врагами ехали человеческие чувства, мечты, робкие мысли о будущем, боли и маленькие радости, тревоги и надежды, - то, что на языке философов именуется душой.

В вагонах было темно и неуютно. Тряска могла напомнить качку ковчега во время Всемирного потопа.

В полумраке глаза ехавшей в поезде чеченской девочки могли рассмотреть грубые, небритые, стёртые судьбами лица, склонённые вниз и упорно рассматривающие что-то на освещённых пятачках пола под ногами. Никто не говорил вслух, - все молчали, словно всё, что можно было сказать о происходящем, уже сказано или будет произнесено когда-то потом. Только изредка один из сидящих мог смачно ругнуться по-русски, словно отвечая своим мыслям, но после этого все окружающие, словно связанные обетом молчания, поворачивали к нему свои лица - и ругнувшийся опускал голову и виновато замолкал.

Да и о чём было говорить, когда охранники, такие же мрачные, но более властные люди, всегда были рядом и могли быстро пресечь любое проявление неповиновения?...

Всё и так ясно, без слов. Болтать здесь не о чем. Можно только думать, мучительно думать, а вернее - отстранившись от словесной суеты, от любых чётких мыслей, прислушиваться к чему-то, происходящему глубже сознания, глубже души, в корневых сферах жизни. Прислушиваться к постепенно нарастающему чувству обиды и вражды, которые ещё долго не выветрятся из сердец этих странников, их детей, и внуков, и правнуков.

Двенадцатилетняя чеченская девочка, ехавшая в вагоне с родителями, была беременна - от одного из охранников поезда. Ребенок ещё не понимал до конца, что с ним произошло, только по взорам чёрных глаз родителей могла будущая мама осознать, что случилось. Соблазнитель изредка взглядывал на девчонку, зло и тупо, как всякий преступник смотрит на того, перед кем виновен. Небритая совесть иногда заставляла его, проходя мимо, как бы случайно трепать по голове невольно отстранявшуюся девочку.

Впрочем, скоро предстояла высадка чеченцев в широкой южносибирской степи, на границе с Казахстаном, и кавказская семья, с которой этот солдат невольно породнился, должна была исчезнуть из его жизни, чтобы вспоминаться потом, в старости, грязным пятном плесени на черствеющей, как хлебная корка, памяти.