Глаза Марии наполнились странным слепым сиянием. Она говорила законченными, ёмкими фразами, хотя обычно еле могла связать пару слов. Но Алексею чувствовалось, что каждая новая фраза рождалась у неё с болью, - она болела истиной, как гриппом. Много бы она дала, чтобы излечиться от этой болезни, но это было не в её силах: Мария не искала этой боли, боль сама нашла её.
Алексей не слушал Машиных речей, а только следил за её интонацией - смиренной, тихой, но крепкой. Что-то огромное и беспощадное, как колесо, поворачивалось в нём.
- ...Драться хочу с Сапоговым. Истребить его. Да так, чтобы никто о нём потом и не вспомнил! Ненавижу! И ты его ненавидишь, он ведь мужа твоего убил! Разве нет?... - почти кричал Алёша.
- Да, ненавижу. Но мстить не пойду. Мне ведь тоже жить охота... А тебе разве не страшно, что они убьют сначала твою маму, потом дядю, потом тебя, да и меня, может быть? Не страшно? - тихо, но сурово спросила Маша.
- Месть важнее! - возбужденно кричал Алексей. Его лицо приобрело горячечно-красный оттенок. - Кровь за кровь - только так! Да пусть весь мир провалится, лишь бы Сапогов наконец был по стенке размазан!
- Да, но...
- А ты не понимаешь - молчи-и!!!
Мария ничего не ответила. Она молча встала с дивана и открыла перед юношей дверь соседней комнаты. Там находился её ребенок. Одна нога мальчика была на несколько сантиметров короче другой, половина лица не двигалась, поэтому лицо младенца постоянно имело просящее выражение. Подбородок ребёнка был измазан кашей: он не мог поднести ложку ко рту, и большая часть еды всегда оставалась на лице и одежде.
Трудно было представить, что этот младенец когда-то научится говорить и понимать происходящее. Его глаза светились злой, напряжённой пустотой.
Алексей молча привстал со стула, повернулся к Марии, кротко поцеловал её в щеку и ушёл, не сказав ни слова. В его душе было пусто.
Только на улице острая, как молния, мысль промелькнула в его сознании: надо мстить!
Теперь он был уверен в этом на все сто процентов.
* * *
Алексей посетил тайную сходку шайки Клавдия. На ней присутствовали разные люди, объединённые только ненавистью к Сапогову, - романтичные юнцы и циничные торговцы, авантюристы всех мастей, русские патриоты и представители других народов.
Одним из них был молодой человек по имени Рустам, наполовину чеченец, наполовину татарин, - высокий, с постоянно взъерошенной шевелюрой. Он любил шутить по поводу своей причёски, которую из принципа не желал привести в порядок: "Лохматость у меня повысилась, но лапы и хвост ещё не отвалились". На его руках постоянно появлялись мелкие ранки, - он был столяром, и лучшим развлечением для него была резьба по дереву. На лице Рустама, почти всегда небритом, виднелись следы от прыщей, да и сейчас между его бровями, как третий глаз, краснел огромный прыщ. Его зрачки были чёрными, словно нарисованными китайской тушью, и этот взгляд был способен заворожить любого. Рустам отзывался о своём взгляде так: "Когда ночью все спят, я не сплю, и ночь зашла мне в глаза".
Разговаривал он много, всегда с пафосом, часто без какого-либо смысла. Он был склонен к философии, вернее, к тому, что называл философией, - вечным размышлениями о судьбах мира, России, ислама. Эти мысли он записывал мелкими каракулями в объёмистые тетради, которые почти сразу выбрасывал.
В сущности, Рустам был безобидным чудаком, каких всегда много в переломные годы. Но у него была неприятная черта: он любил выпить. Напившись, он мог полезть в драку с первым попавшимся прохожим. Поэтому милиции парень был хорошо известен.
Как заключил Алексей, такой человек был крайне бесполезен для группы Клавдия. Однажды юноша поставил перед дядей вопрос: зачем ему нужен тот, кто может быть только слабым звеном в крепкой цепи? Дядя в ответ хитро улыбнулся и протянул Алексею зелёную тетрадь, исписанную мелким почерком, - одно из сочинений Рустама. "Прочти, и ты поймёшь, что, кроме как у нас, ему нигде делать нечего", - сказал дядя.
Алексей погрузился в чтение.
Отрывок из тетради Рустама